— В поисках своего Единственного влюблялась в дюжины других, — закончила Фейт, тоже смеясь.
— Некоторые из них были просто ужасны. Помнишь Мигеля?
— Он играл на гитаре… довольно плохо…
— А Саймон? Он писал сонеты. — Николь затряслась от смеха. — А Руперт — он был потрясающе красив, но мне кажется, вряд ли он по-настоящему любил женщин…
— А этот русский…
От смеха у Фейт по щекам потекли слезы. Николь, немного успокоившись, сказала:
— Вообще-то, я нашла своего Единственного много лет назад, но тогда я была слишком глупа, чтобы понять это.
Фейт вытерла глаза.
— Это Дэвид?
— Конечно. Понимаешь, по натуре я — бродяга, как и Ральф. И то, о чем я, как мне казалось, мечтала — красавец возлюбленный, прекрасный дом, карьера певицы, — пришло ко мне так быстро, что я этого не оценила. То есть сначала я, конечно, была довольна, но потом все это мне наскучило. Знаешь, Фейт, я пела в таких отвратительных местах. В маленьких клубах, где приходилось переодеваться в дамском туалете. В обветшалых театрах с шаткой сценой. Временами публика была пьяна, временами играла в карты, а случалось, что публики вообще не было.
Она замолчала и сделала несколько глотков шампанского. Потом спросила:
— Ты знаешь, что Гай и Элеонора разводятся?
Фейт узнала об этом от Лиззи, во время примерки свадебного платья. И чуть было не проглотила булавки, которые держала во рту.
— Да. Элеонора изменила ему, — прошептала она.
Николь снова начала хихикать.
— Можешь представить, как аккуратно она снимает свой твидовый костюм перед тем, как броситься в объятия своего любовника?
Когда они обе перестали смеяться, Николь неожиданно сказала:
— Как жаль, что здесь нет Джейка! Без него все не так. Он бы спорил с папой, танцевал с Лиззи, а все ее прыщавые подружки тут же влюбились бы в него. Представляешь, как было бы весело!
У Фейт защипало глаза. «Слишком много шампанского», — решила она.
— Ты думаешь?.. — Она внимательно посмотрела на Николь. — Папа до сих пор убежден…
— Я не знаю, — грустно сказала Николь. — Я действительно не знаю.
Элизабет снимала свадебное платье. Вообще-то, считалось, что в этом деле невесте должна помогать мать, но матери рядом не было, поэтому помогал Оливер.
Он расстегнул молнию и обвил Элизабет руками за талию.
— Тебя это смущает? — с неожиданной тревогой спросила она.
— Что?
Элизабет похлопала себя ладонью по животу. Во время церемонии ей пришлось нести довольно большой букет.
— Это.
Не отвечая, Оливер сдвинул платье с ее плеч, обхватил ладонями груди и со вздохом наслаждения уткнулся в них лицом.
— Оливер, сюда могут войти.
Он поднял голову, но только для того, чтобы глотнуть воздуха и сказать:
— Ну и что? Теперь нам это позволено.
Чтобы привыкнуть к этой мысли, требовалось время: ощущение запретности еще не ушло.
— Мне придется надеть этот ужасный костюм. В нем будет так жарко.
— Вообще-то, — продолжил Оливер, словно не слыша ее последних слов, — я просто обязан это сделать.
— Почему?
Свадебное платье соскользнуло на пол, напоминая огромный пышный кремовый омлет.
— Чтобы брак считался законным, мы должны вместе лечь в постель.
От этих слов у Элизабет пересохло во рту. Последние два месяца она провела в Комптон-Девероле и только сейчас поняла, как соскучилась по его ласкам.
— Я считаю, что твой отец совершил замечательный поступок, поехав работать в Африку, — неожиданно сказала Элизабет. — Наверное, ты ужасно гордишься им.
Оливер, начавший стягивать с нее трусики, на мгновение остановился.
— Пожалуй, — с некоторым удивлением признал он.
— Как тебе сегодняшний день? — спросила она.
— Свадьба? Жуть. Совершенная жуть.
— Вот именно, — с жаром согласилась она. — Самый длинный и самый утомительный день в моей жизни.
Оливер ласкал языком ее пупок. На секунду подняв голову, он сказал:
— Как ты думаешь, их все еще влечет друг к другу — твою мать и моего отца, с поправкой на возраст, конечно?
Элизабет скорчила гримасу.
— Они оба слишком стары для этого, — твердо сказала она.
Оливер начал целовать ее слегка округлившийся живот. Она задрожала и закрыла глаза. Его золотистые волосы щекотали ей бедра.
— О, Оливер, — проговорила она. — Нам ведь не обязательно ждать, пока мы приедем в гостиницу, правда?
Ральф, совершенно пьяный, сидел на ступеньках, громко разговаривая с друзьями Элизабет по антиядерному движению. В большом зале граммофон играл рок-н-ролл и гости танцевали. Элизабет и Оливер уехали на медовый месяц в Корнуолл. Величественное спокойствие Комптон-Деверола нарушалось топотом ботинок, громкими голосами, бумажными флажками. Дождь давно прекратился, и на террасе кто-то бренчал на гитаре. Часть гостей бродила по саду, оставляя бокалы на клумбах. Несколько юношей, видимо, приятели Оливера по колледжу, делали на кухне коктейли из остатков шерри и шампанского, украшая бокалы вишнями и ломтиками ананаса. «Несмотря на усилия Дэвида, — подумала Николь, — свадьба получилась скорее в духе Мальгрейвов».
Гости потихоньку разъезжались, огни машин исчезали в березовой аллее. Николь прошлась по комнатам. Странно, но здесь, как нигде в другом месте, она чувствовала себя дома. Временами, лежа на средиземноморском пляже или накладывая грим в грязной задней комнатушке какого-нибудь клуба в Лос-Анджелесе, она тосковала по этим гулким, наполненным тенями коридорам и по запаху берез под дождем.
Николь отыскала Дэвида в портретной галерее.
— Когда-то мне казалось, — проговорила она, подходя ближе, — что они не одобряют меня.
— Мои предки? — Он повернулся к ней и улыбнулся. — Вовсе нет. Они бы обожали тебя, а меня сочли бы занудой.
Они остановились у портрета одного из Кемпов, жившего в начале XVII века.
— Не могу представить тебя с серьгой в ухе и локоном на лбу, — сказала Николь, беря Дэвида под руку.
— Вот об этом я и говорю. — Он посмотрел на нее. — Я сбежал в поисках тишины. А ты зачем сюда пришла?
— Искала тебя, разумеется. — Она провела по его лицу тыльной стороной ладони. — Бедный Дэвид. Тебе противно все это?
— Семь часов, — сказал он. — Эта чертова свадьба продолжается почти семь часов.
— Не волнуйся, — ласково проговорила она. — Элизабет будет счастлива. Я это знаю.
