— Не плачь, — наконец заговорил, — все хорошо. С вами обоими теперь все будет хорошо.
Облегчение пришло вместе со слезами. Не чувствовал как они катились по щекам, только в глазах стоял туман.
— Девочка моя, все позади, — Костя пытался меня приободрить и поддержать, хотя сам нуждался в заботе не меньше меня.
Насколько хватало сил, я сжала его руку:
— Иди домой, — помнила слова медсестры о том, что Костя не отходил от моей палаты все это время, — отдохни, — не видела смысла ему торчать здесь, когда я большую часть времени сплю.
— Гонишь меня? — печально усмехнулся и прижал мою ладонь к своей щеке. — Больше я тебя не оставлю, — почувствовала нотки вины в его словах.
Разговор длился недолго, я сказала всего пару слов, но меня уже одолевала слабость, поэтому я просто качнула головой.
— Устала? — читал меня. — Уже ухожу, — снова поцеловал мою ладонь с таким видом, будто припал к святыне. — Кода я нашел тебя на улице, — он подобрался, отвел взгляд и стиснул челюсти, борясь с воспоминаниями. — В первый момент я даже не понял, что это ты. Без сознания, вся в крови, на грязном асфальте — это не могла быть моя Рита. — Его взгляд вернулся ко мне и я увидела в его глазах страх и ужас, который он испытал в тот момент. — Ты могла умереть, ты и наш ребенок. Я мог потерять все разом. Мне не нужна эта проклятая жизнь без тебя. Я научусь любить тебя так, как ты того заслуживаешь.
Не уверена, что это возможно, что он не давала пустых обещаний. Как бы там ни было эти проблемы отошли на второй план, даже сам Костя сейчас не являлся главным человеком в моей жизни. У меня был некто беззащитный, кто всецело нуждался в моем внимании, любви и заботе — мой ребенок. Я готова пойти на все, что угодно, чтобы выносить его и родить крепким и здоровым.
***
Медсестра не преувеличивала, когда назвала моих посетителей целым полком. Через несколько дней стали пускать всех друзей и родственников, что пробивались ко мне с того самого момента, как я оказалась в больнице.
Всех их, помимо любви ко мне, объединяло одно: перешагнув порог мой палаты, они делила одно и то же печальное лицо с тенью удивления и отторжения. Правда, быстро брали себя в руки и смотрели на меня как и прежде.
Когда мне надоело наблюдать эту игру гримас на их лицах, я попросила принести зеркало. Костя упирался и отговаривал, предлагал немного подождать, пока я хоть чуть-чуть поправлюсь. Это настораживало еще больше, и я только тверже стояла на своем.
— Монстр Франкенштейна, — заключила, в полной мере оценив свое отражение. Многочисленные ссадины и царапины я даже не брала в расчет, потому что лицо оплыло от отека, и буквально половина его была сине-бордового цвета.
— Это пройдет, — приободрил Костя. — Для меня ты все равно самая красивая женщина на свете. — Я уставилась на него гневным взглядом, чтобы он мог получше разглядеть мое лицо и, передумав, забрать свои слова обратно. — Можешь не смотреть так на меня. Никто и ничто не переубедит меня в том, что моя жена — красавица.
От таких невзначай брошенных им фраз мне становилось не по себе. Здесь, в больнице, у меня было много свободного времени, чтобы подумать. И я размышляла, вспоминала, прокручивал в голове все возможные варианты исхода наших отношений. К чему все это могло привести? Подобные мысли посещали меня все чаще после того, как Андрей рассказал подробности о тех, кто напал на меня и так жестоко избил.
— Их нашли, — заяви он в один из дней. — Можешь выдохнуть спокойно, и не опасаться нового появления этих психопатов. Вернее, это психопатки. Они давние и ярые фанатки «Адамас», на фоне любви к Косте у них совсем поехала крыша. И, кстати, тот случай с краской тоже их рук дело. В общем, они конченные. Половина из них отправиться в тюрьму, другая — в психушку.
Хотела ли я справедливости? Была ли довольна тем, что злодеи получили по заслугам? Несомненно. Раньше я бы посочувствовала «бедным девочкам, которых любовь толкает на сумасшедшие поступки», и задумалась бы над тем, заслуживают ли они тюрьмы или профессиональной психологической помощи, но теперь я, как заметил Андрей, могла вздохнуть спокойно — они больше не представляют опасности для моего ребенка.
Но я знала, что это лишь вершина айсберга и по всей стране может быть сколько угодно таких же одержимых своей больной фантазией о любови к Косте. Я никогда не смогу чувствовать себя защищённой в полной мере, всегда будет какой-нибудь подвох и подводный камень.
Все эти мысли вгоняли меня в депрессию и апатию. Если физически с каждым днем я шла на поправку, то морально переживала душевный кризис. Смотрела на Костю и не знала, как поступить. Как будет правильно? Он же, кажется, воплощал в жизнь свои слова «любить меня так, как я того заслуживаю». Однажды он поставил передо мной шахматную доску и удивил заявлением:
— Я подумал, что нам пора по-настоящему научиться играть в шахматы!
Я глазела на то, как он расставлял фигуры по соответствующим клеточкам, периодически сверяясь с книгой у себя в руках. Он принес книгу, чтобы мы как дети, что знакомятся с буквами по азбуке, учились играть в шахматы! Он помнил тот наш нелепый разговор, когда Аня застала Костю в моей спальне!
— И так, — громко объявил, усаживаясь рядом со мной на больничную койку, — «Шахматная доска — это….»… — Дальше я не слушала, хотелось плакать от умиления, любви ….и от предстоящей боли, которая ждала нас обоих.
***
Мама приехала через пару дней после того, как я пришла в себя. В отличие от остальных посетителей, стойко переносящих и мой внешний вид и положение, она расплакалась. Для нее это было тяжелым испытанием. Однажды она уже потеряла самого дорогого и близкого человека, и теперь даже мысль, что это могло повториться для нее, наверное, являлось самым большим страхом в жизни.
Она, так же как и Костя, проводила со мной все дни. Ее присутствие напоминало о доме, о папе и о тех мире и спокойствие, что царили в родном городке, где нет суперзвезд, дотошных журналистов, чокнутых фанаток. С каждым днем мне все больше и больше хотелось вернуться туда. Именно там я бы хотела, чтобы рос мой ребенок — в безопасности, огражденный от тех проблем, с которыми постоянно сталкивалась я рядом с Костей.
В конце концов, я приняла, как мне казалось тогда, единственно верное решение. Я поступала жестоко, но считала, что так будет лучше для моего ребенка, а остальное не брала в расчет — мои и Костины чувства. Надеялась, что когда-нибудь он простит меня.
***
Настал день выписки, и я собирала в сумку свои немногочисленные вещи. За мной должна была заехать мама, но я дожидалась появления Кости. Почувствовала изнутри толчок — будто малыш тоже ждал его прихода.
За последние месяцы мой живот заметно подрос, и я каждый раз с наслаждением разглядывала на УЗИ ручки и ножки своей крохи. С параноидальной настойчивостью по несколько раз переспрашивала врача, точно все ли хорошо с ребенком.
