Я же никак не мог сосредоточиться только на шахматах, и попутно увлекся вместе с другим приятелем Володей Соколовым и двумя его друзьями игрой на гитаре. Вечерами вчетвером собирались в пустующей институтской аудитории и разучивали популярные хиты того времени, раскатисто гремя по коридорам звуками электроаппаратуры. Примерно два — три раза в месяц по субботам в институте устраивались танцы, и мы с удовольствием обрушивали из колонок децибелы на головы отдыхающих девушек и парней.
Рита никогда не приходила туда, хотя я несколько раз приглашал ее оценить наши музыкальные успехи. Она весело отшучивалась:
— Да мне с детства медведь наступил на ухо, точнее, на все уши сразу!
И с некоторой ехидцей спрашивала:
— Наверное, там у тебя куча поклонниц завелась, а?
— Завелась, — вначале правильно реагировал я, и тут же делал «тактическую», как упорно доказывал мне Игорь, ошибку:
— Ты же знаешь, что кроме тебя, мне никто не нужен…
Рита улыбалась и загадочно молчала.
Развязка наступила неожиданно.
Во время очередных субботних танцев, когда я, разгоряченный шумным успехом у молодежной аудитории, потягивал за кулисами в перерыве холодное «Жигулевское», ко мне вихляющей походкой подскочил Вовка Глузман:
— Слышь, Маккартни (так с некоторых пор звали меня ребята из-за пристрастия к четырехструнному музыкальному инструменту), отойдем — разговор есть…
Я вышел с ним в коридор.
— Ну?
— Ты только не думай, что я хочу специально тебя расстроить, но…
— Что? Рита?
— Да. Я вчера видел, как она выходила из клуба на Гоголевском с Глебом под руку.
Я посмотрел однокурснику в глаза. Он не выдержал взгляда и опустил голову.
— Ладно. Спасибо за информацию, Вов…
…Рита нервно ходила по комнате и гневно сверкала глазами:
— Ну и что? Мы с тобой разве муж и жена? Я встречаюсь с кем хочу, и когда хочу!
— Я тебя люблю! Понимаешь ты?? Очень люблю! И мне больно в последнее время от этого…
Рита остановилась и подошла близко ко мне. Что-то дрогнуло в ее лице, когда она спросила:
— Почему тебе больно? Я в чем-то виновата?
— Нет, ты не виновата. Это я придумал себе, что и ты испытываешь какие-то чувства ко мне… А это все — мираж…
Она молчала.
Я собрал всю волю в кулак и обнял ее за талию, легонько притянув к себе:
— Не надо, — еле слышно прошептала она.
— Рита… я давно тебе хотел сказать… Я люблю тебя… выходи за меня замуж..
— Ты серьезно? — глаза любимой прищурились, как бы по-новому взглянув на меня.
— Вполне.
И вдруг она засмеялась. Но не тем смехом, веселым, заливистым, к которому я привык, а едким, с нотками сарказма:
— Ну и где мы жить после свадьбы будем, а? — пытливо заглянула она мне в глаза.
— Снимем квартиру для начала или комнату.
— Да? И на какие деньги? На наши стипендии?
— Нет… я же скоро закончу учиться, пойду работать.
— Ага. Понимаю. Только знаешь, я привыкла к хорошим условиям.
— Я постараюсь создать их для тебя…
Рита зло хмыкнула:
— На что? На зарплату тренера? Это мило… Ты даже не сумел вырасти как игрок за эти годы… хотя нет… на гитаре, говорят, здорово тренькаешь!
— А если я стану сильным шахматистом?
Она помолчала, и потом, как будто собравшись с духом, выпалила:
— А вот тебе мое условие! Я буду ТВОЕЙ только тогда, когда ты станешь гроссмейстером, — последнее слово Рита произнесла медленно, по слогам, как будто издеваясь.
— Для тебя это так важно? — насупился я.
— Да. Важно. Будь хотя бы, как я. Ведь часто же произносят: муж и жена — одна сатана.
— Или как Глеб? — не выдержал я.
Глаза ее потемнели:
— Да! Да!! Хотя бы как Глеб! Он — молодец! Из-за кордона не вылезает, играет один турнир за турниром, приличные деньги привозит, и квартиру уже себе купил.
— Хорошо. Условие принято, — отчеканил я, — надеюсь, ты свое слово сдержишь обязательно?
— Сдержу, не беспокойся. Только я сомневаюсь что-то в твоем успехе…
— Время покажет. А пока — прощай! — последние слова дались мне с огромным трудом.
Я вышел на улицу.
Неведомая ранее волна металась по моей груди. Она то наваливалась на сердце жестокой болью, то уходила куда-то ввысь, к звездам, недосягаемо мерцавшими над моей головой, и снова, как будто отразившись от них, возвращалась в сердце. Горло сжимала странная судорога, душа моя плакала. Я медленно шел по вечерней Москве, глядя себе под ноги и поминутно прижимая ладонь к левой стороне груди. Я многим позже понял, что в эти минуты умирала моя первая, НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ, рвалась из груди, растворяясь в небытие.
Но какое-то шестое чувство подсказывало: мы еще встретимся с Ритой. Прошло время.
Спустя год после разлуки с любимой я впервые пожал плоды моей сумасшедшей (иного слова не подобрать!) работы над своим совершенствованием, став мастером. В шахматных газетах и журналах стала мелькать моя фамилия, иногда даже на одной странице с именем бывшей возлюбленной. Спустя еще год я, открыв очередной номер журнала «64», увидел фотографию цветущей гроссмейстерши, вместе с Глебом.
Они поженились.
Однако это обстоятельство, как ни странно, нисколько не повлияло на мой настрой. Я с упорством отчаянного альпиниста лез наверх по нелегкой дороге профессионала, выигрывая турнир за турниром.
И вот мой час настал…
…Телефонный звонок в уютном номере подмосковной гостиницы прервал мои сны.
Я снял трубку и сонно произнес:
— Алле… слушаю…
— Маккартни, спишь? — радостно заверещал знакомый голос.
— Ну… а кто? Вовка, ты, что ли? — начал просыпаться я.
— Молодец, узнал, дрыхнуть меньше надо… ага. У меня к тебе сразу несколько новостей. С какой начинать? — это голос Вовки Соколова, который стал спортивным функционером, сотрясал телефонную мембрану.
— С плохой.
— Заметано. В турнир, где ты завтра будешь играть, в последний момент включили женщину, так что норма гроссмейстера на пол-очка повысилась.
— Тьфу ты! Теперь 12 из 15 надо набирать, — расстроился я.
— Вот, а сейчас одни хорошие новости для тебя.
— Говори, не томи!
Володя немного помолчал, как будто желая придать своим словам больший эффект и выпалил:
