Умберто вздохнул.
- Она любила меня ненавидеть. Это было для нее слаще меда. Диана говорила, что гремучая война заложена в наших генах, и не желала ничего менять. Она называла меня… - Он помолчал, справляясь с собой, и сказал ровно: - Нино.
Спустя целую вечность фургон остановился. Я почти забыла, куда мы едем и зачем, и только когда в раме распахнувшихся дверец появились силуэты Кокко и его дружков на фоне залитого лунным светом Сиенского собора, память вернулась ко мне как удар в живот.
Бандиты живо вытащили нас из фургона за лодыжки, как какой-нибудь неживой груз, и забрались внутрь, чтобы вывести брата Лоренцо. Все произошло так быстро, что я едва успела краем сознания отметить боль от ударов о рифленый пол. Мы с Дженис, пошатываясь, стояли там, где нас поставили, не в силах держаться прямо после долгой поездки лежа в темноте.
- Эй, смотри. - В шепоте Дженис явственно послышалась надежда. - Музыканты!
Она не ошиблась. Три машины были припаркованы на расстоянии броска камня от нашего фургона, и шестеро мужчин в смокингах, с футлярами виолончели и скрипок курили и перебрасывались шутками. В душе шевельнулось облегчение, но Кокко направился к ним, подняв руку в знак приветствия, и я поняла, что эти люди приехали из Неаполя не музыку играть.
При виде меня и Дженис мужчины тут же начали выражать свое восхищение. Нимало не заботясь о шуме, они заулюлюкали и засвистели, пытаясь привлечь к себе наше внимание. Умберто даже не старался унять потеху; нам крупно повезет, если он и мы останемся в живых. Когда гангстеры увидели, как из фургона вывели брата Лоренцо, веселье стихло, сменившись неловкостью. Они опустили головы, затеребили свои футляры и принялись там что-то поправлять, совсем как школьники при появлении учителя.
Для гуляющих на площади, а народу в тот вечер было немало, в основном туристы и подростки, мы выглядели обычными местными жителями, вернувшимися с какого-нибудь праздника по случаю Палио. Люди Кокко не переставали болтать и похохатывать, а в центре группы покорно шли мы с Дженис, обернутые флагами контрады, элегантно скрывавшими наручники и пружинные ножи, приставленные к нашим ребрам.
Когда мы подошли к главному входу Санта-Марии делла Скала, я вдруг заметила маэстро Липпи с мольбертом, поглощенного мыслями о неземных материях. Не осмеливаясь позвать или подать знак, я смотрела на него так пристально, как могла, надеясь привлечь его внимание какими-нибудь флюидами. Но когда художник, наконец, взглянул на нашу группу, он скользнул по нас равнодушным взглядом, не узнав, я совсем пала духом от разочарования.
Соборный колокол пробил полночь. Ночь выдалась душная, воздух был неподвижный и тяжелый, как перед грозой. Когда мы подошли к закрытой двери средневековой больницы, первые резкие порывы ветра пронеслись над площадью, подхватив и закружив мелкий мусор, словно стая невидимых демонов искала кого-то или что-то.
Не теряя времени, Кокко резким движением достал сотовый и кому-то позвонил. Через несколько секунд по обеим сторонам двери загорелись маленькие лампочки, и огромное здание словно испустило глубокий вздох. Без дальнейших церемоний Кокко достал из кармана большой ключ литого чугуна, вставил в замочную скважину под массивной дверной ручкой и с громким лязгом отпер дверь.
Стоя перед средневековой больницей, я думала, что Сан-та-Мария делла Скала - последнее место в Сиене, куда я пошла бы ночью, с ножом под ребрами или без оного. Хотя здание стало музеем много лет назад, за ним тянулась долгая история смертей и болезней. Даже тем, кто не верит в привидения, здесь было о чем волноваться - например, о микробах чумы, которые столетиями способны жить в подходящих условиях. Впрочем, мои опасения никого не интересовали. Я давно утратила контроль над своей судьбой.
Когда Кокко открыл дверь, я в глубине души ожидала сонма полупрозрачных теней и смрада разложения, но за порогом оказалась одна лишь прохладная темнота. Все же мы с Дженис не решались войти, и только когда нас чувствительно подтолкнули в спину, неохотно поплелись вперед, в неизвестность.
Когда все вошли и плотно закрыли дверь, в воздухе сразу замелькал целый рой белых огоньков: гангстеры надели головные фонари и начали открывать свои футляры. В гнездах из мягкого материала лежали сильные фонари, оружие и инструменты. Как только все было вынуто, музыкальные футляры побросали и пинком отправили к стенам.
- Andiamo! [59]- Кокко повел коротким стволом автомата, предложив всем перешагнуть через турникет высотой по бедро. С руками, скованными сзади, мы с Дженис никак не могли перелезть, и в конце концов бандиты взяли нас повыше локтей и протащили через закрытый турникет, не обращая внимания на наши крики - металлические углы пребольно прошлись по ногам.
Тут Умберто впервые открыл рот и сказал Кокко что-то вроде «полегче с девочками, приятель», но получил локтем под ложечку и согнулся пополам, закашлявшись. Я невольно остановилась посмотреть, все ли с ним в порядке, но один из людей Кокко схватил меня за плечи и нетерпеливо толкнул вперед. На каменных лицах гангстеров не отражалось никаких эмоций.
Единственный, к кому они относились с некоторым уважением, был брат Лоренцо, которому позволили без спешки перелезть через турникет, обойдясь без унижений.
- Почему у него до сих пор глаза завязаны? - шепнула я Дженис, когда меня отпустили.
- Потому что они собираются оставить его в живых, - мрачно ответила она.
- Ш-ш, - шепнул Умберто, делая строгое лицо. - Чем меньше внимания будете к себе привлекать, тем лучше.
Требование, прямо скажем, было по гамбургскому счету. Ни я, ни Дженис не принимали душ со вчерашнего дня и даже не мыли руки, а я так и ходила в длинном алом платье Евы-Марии, к сожалению, прискорбно пострадавшем. Утром Дженис предложила мне переодеться в какое-нибудь платье из маминого шкафа и не расхаживать с видом героини исторической мелодрамы, но едва я открыла шкаф, в комнате невыносимо запахло нафталином. Поэтому сейчас я послушно старалась ничем не выделяться, угрюмая и босая, но разодетая как для бала.
Некоторое время мы шли в полном молчании - «зайчики» от фонарей метались по темным коридорам и несколько раз спускались по каким-то лестницам, следуя за Кокко и одним из его помощников, высоким желчным типом, вытянутым костлявым лицом и сутулыми плечами напоминавшим грифа-индейку. Время от времени бандиты останавливались и сверялись с большим листом бумаги - должно быть, планом здания, и всякий раз кто-то резко хватал меня за волосы или за локоть, чтобы я тоже остановилась.
Перед нами и позади нас все время было по пять человек, и если я пыталась переглянуться с Дженис или Умберто, бандит за мой спиной вдавливал ствол мне между лопатками, пока я не вскрикивала от боли. С Дженис обращались точно так же; даже глядя на сестру, я знала, что она так же напугана и взбешена, как я, и точно так же беспомощна.
Несмотря на смокинги и прилизанные гелем волосы, от мужчин исходил резкий, тошнотворный запах пота, как у людей в стрессовых ситуациях, свидетельствующий, что и они действуют по принуждению. Или это пахло в здании? Чем ниже мы спускались, тем сильнее становилась вонь. На первый взгляд в здании царила почти больничная, простите за каламбур, чистота, но когда мы шли по лабиринту узких коридоров ниже уровня подвала, я не могла избавиться от ощущения, что по другую сторону этих сухих герметичных стен что-то гниющее, разлагающееся медленно прогрызает себе дорогу через алебастр.
