Лицо его было сурово.
— Один человек столько не стоит.
Дьюранду вдруг пришла в голову мысль: уж не собираются ли его убить?
— Почему герцог не сказал мне всего этого лично? — пробормотал он, начиная испытывать то, что нередко испытывают рослые люди в маленьком помещении.
Сванскин раздул ноздри.
— Потому что вы малость получше обычного солдата! Потому что он решил, что довольно будет на роль гонцов четырех баронов! У нас нет времени на игры в слова! За этими дверями стоит войско, сюзерен которого связан и почти уже брошен на плаху!
Крик подействовал на Дьюранда, как полновесный удар. Молодого рыцаря кольнул страх.
Затем, приглядевшись к высокородным мужам Гирета, он заметил, что они переминаются с ноги на ногу, как виноватые дети.
— Но ведь причина не в этом, верно? Его светлость просто ничего не знает.
— Не знает, — подтвердил Хонфельс и криво улыбнулся. — Вы не дурак, Дьюранд. Гнев — лучшее прикрытие для лжи, и герцог Абраваналь не явился лично потому, что и в самом деле ничего не знает. Мы — знаем. Его сын погиб. Оба сына. Довольно с него. Он во всем этом не замешан. Не думайте о старике плохо.
Сванскин нахмурился.
— Так или иначе, а история эта не должна выплыть наружу. — Дьюранд знал, что он скажет. Он не станет разоблачать Кона. Он вспомнил ночи, проведенные с Дорвен. Конзар знал о них — или догадывался, — но не выдал. — Давным-давно Конзар сказал мне, что ни один удар не должен оставаться без ответа.
— Вот видите, — проговорил Сванскин. — Молодая кровь течет быстро, а обида будет раздражать его постоянно. Нет ли другого пути? Сколько он будет держать язык за зубами, пока Конзар живет, овеянный славой? Надо покончить с этим раз и навсегда. Долго ли до рассвета? Час еще есть?
Барон Хрок взревел, точно раненый медведь:
— Время тянете, да? Зачем тогда мы стоим тут и о чем-то еще разговариваем с мальчиком? Если он не может сказать ни да, ни нет, почему мы вообще позволили ему говорить? Надо было перерезать ему горло, как только он вошел!
— Вы неправильно поняли слова Сванскина… — начал Саллоухит.
Хрок вскинул брови.
— Да неужто? Думаете, я не слышу, когда что-то говорят при мне напрямую? Мальчик вел себя, как полоумный болван, но он пролил за вас, ублюдков, реки крови и не дал ни единому человеку повод усомниться в его слове.
Когда отец так рьяно встал на его защиту, Дьюранд только и мог думать что о Ламорике. И жене Ламорика. Больше ни о чем. Он крал — крал из дома своего господина. Во мраке ночи.
Сванскин заговорил снова:
— Тогда, уж коли мы должны довериться его слову… быть может, мы хотя бы его услышим?
Дьюранд ухватил ручку двери и выскочил наружу, надеясь, что на свежем воздухе сумеет найти уголок, чтобы все толком обдумать.
Однако вместо покоя и тишины он узрел конец света.
Тысячи тел на полу святилища зашевелились. Блестя святым маслом, они барахтались на полу, пока наконец им не удавалось встать на колени. Саваны свисали с голых рук и ног. Дьюранд увидел, что Абраваналь вскочил на ноги, не зная, куда бежать. Дорвен прижимала к груди перепуганную малышку. А толпа, замершая вокруг, стонала, подобно морю: пять тысяч потрясенных лиц. Над головами толпы кипело небо, нависшие горы разъехались в стороны, изогнулись, превратившись в два зубчатых гребня — точно короны. Мертвецы — ряд за рядом — обращали взоры на север и вздымали руки, словно призваные молиться за войну в Небесах.
За спиной у Дьюранда вывалили из комнатки под лестницей бароны. Он почти позабыл о них. И в тот же миг в сломанные ворота святилища, в каком-то шаге от Дьюранда, влетел гофмаршал Конран. Огромные ладони обхватили плечи Дьюранда, точно тот был малым ребенком.
— Король… — выдохнул Конран. Глаза у него были такие огромные, что Дьюранд даже усомнился, осознает ли глава септаримов, что вокруг него молятся мертвецы. — Он один. Хлещет по деревьям. Продирается сквозь сучья. Пеший! Но в этом лесу с ним кто-то есть!
Вокруг высокого рыцаря взметнулся немыслимый порыв ветра, пахнущего лесом, прелой листвой под голыми деревьями. Руки его были холодны, как лед. Он все крепче и крепче сжимал плечи Дьюранда. Тот видел, как что-то движется в этом огромном синем глазу. Еще миг, и исполин сломал бы молодому рыцарю кости.
— Конран! — Дьюранд попытался освободиться. Пение в толпе за святилищем оборвалось. Мироздание словно застыло под вращающимся небосводом.
— О, Небо, спаси нас!
Мчась через святилище, Абраваналь прижимал к костлявой груди меч справедливости, казавшийся в его руках таким же огромным, как оружие взрослого воина в руках малого ребенка. Конзар поспешил за ним, явно сомневаясь, можно ли оставить Дорвен и ребенка.
— Мятежники! — кричал на бегу Абраваналь. — Наши павшие сыновья! Предрассветные сумерки уже наступили. — Он бросил ищущий взгляд на молящиеся фигуры вокруг. — Все из-за предателей! — закричал он, мчась вдоль придела, все ближе и ближе к Дьюранду. — Они этого не допустят! Все ясно.
Старик на ходу ухватил Дьюранда за рукав. На миг молодой рыцарь оказался между двумя безумцами.
— Нет, ваша светлость! Нет!
— Рассвет принадлежит им, и они не допустят, чтобы эти дьяволы тоже узрели его! — заявил Абраваналь, выпучив глаза. — Приведите ко мне этих мясников: Живо!
Однако герцог и его сын сами уже выступили из толпы.
— Герцог Абраваналь, мы здесь.
Лицо Северина было спокойно, хотя хрупкое тело трепетало под старым тряпьем, несмотря даже на то, что его поддерживал сын, помогая идти.
— Хорошо. Хорошо же.
Старик вцепился в рубаху Дьюранда и, казалось, узнал его. На лице Абраваналя сверкали слезы.
— Ты был рядом с ним. Ты и должен… — Он сунул Дьюранду огромный меч. — Моему мальчику уже не владеть мечом Правосудия, что принадлежал еще моему отцу. Возьми же его сейчас.
— Ваша светлость…
Дьюранд бережно принял клинок.
— Нет! — тряхнул головой старик. — Это правосудие. Это их долг — и они платят его добровольно.
Дьюранд видел пред собой двух глупцов, окончательно спятивших и не желающих бежать, хотя за спиной у них была целая армия. А старый герцог тянул Дьюранда, волочил его за собой к эшафоту. Оказавшись наверху, Абраваналь сдернул ножны с древнего меча и отшвырнул их в сторону. Казнь свершится не через повешение.
Дьюранд стоял с обнаженным мечом в руках. Сумеречное небо вращалось над головой, точно огромное блюдо. Пять тысяч лиц потрясенно взирали на эшафот. А за спиной у людей маячили Изгнанные.
Древний клинок Гандерика был двуручным. Чтобы просто поднять его — и то требовалось большое усилие. Дьюранд видел, как рты мертвецов беззвучно открываются, произнося какие-то слова. Нечто вроде молитвы.
