Щелкнула тетива. Железный арбалетный болт прошел сквозь Кангура, как сквозь мишень из тростника. Кангур еще стоял, изумленно открыв рот, и длинные витые усы его полоскал поднявшийся ветерок, а все уже оборачивались, глядя на Верную Собаку, державшего в руках арбалет, и на плотный ряд воинов, поднявшихся из темной травы и окруживших курул со всех сторон.
Кангур опустился на землю так же внезапно, как и вскочил.
Только рука его, вытянувшись, почти достала костра, и задымилась меховая опушка рукава, и запахло горелым мясом.
— Неплохая игрушка, стреляющая железом, — сказал Ар-Угай. — Я привез эти штуки, называемые «самострелы», из Ушагана… — он повернулся в воинам:
— Уберите его, — и кивнул на Кангура.
Воины вышли из тьмы, вошли в круг света, и за ноги оттащили тело Кангура.
— Кто еще несогласен с курулом? — спросил Ар-Угай, обведя взглядом темников. Они молчали, понурив головы. Верная Собака встал рядом с Ар-Угаем, и его ухмылка не предвещала несогласному ничего хорошего.
— Я сам поеду в Нуанну, найду Айгуз и привезу ее вам. А пока я не вернусь, вы будете исполнять приказы каана… И Верной Собаки.
— Я — великий каан… — повторил Угда, и вдруг улыбнулся. Но в следующее мгновенье его лицо снова приняло озабоченное выражение:
— А как же Богда?..
— Ты дурак! — торжественно и медленно сказал Ар-Угай. — Но великому каану можно быть глупым. Так?
Он повернулся к темникам. Темники с готовностью закивали.
НУАННА
В городе было непривычно многолюдно: давно уже в Нуанне не было такого столпотворения на улицах, в последнее время жители вообще старались пореже выходить из дому, и даже во все времена оживленный Старый базар затихал.
Но когда аххумы стали покидать город, его улицы ожили.
Неприметный дервиш в обычном одеянии неторопливо шествовал по улицам. Время от времени останавливался: на углу — возле нищего, на другом — возле водоноса, на третьем — вместе с небольшой толпой, глазеющей на ручных обезьян.
Дервиш был маленького роста даже по нуаннийским меркам, слишком тщедушным — даже для бродячего аскета.
Могло бы показаться, что он передвигается по городу беспорядочно; на самом деле, он просто получал нужные сведения и шел к своей цели.
Цель привела его к восточной окраине, застроенной двух- и трехэтажными домами. В этих домах, которые лепились друг к другу и вытягивались вверх сами собой, обитали те, у кого не было возможности жить своим домом. Они покупали небольшой участок плоской крыши и выстраивали на нем что-то вроде домика с окошком. К этому домику прилеплялись другие, а их крыши, в свою очередь, начинали служить тем, кто еще беднее. На крышах третьего этажа тоже обитали люди — но уже не в глинобитных стенах; здесь можно было возвести лишь подобие шалашей из тростника, обмазанного глиной.
Разнообразные лестницы лепились к стенам домов; каждый из жильцов стремился обзавестись собственной лестницей, поскольку за пользование общей требовалось платить. Лестницы были крытыми и открытыми, с перильцами и без, из сырцового кирпича, из того же тростника, а то и веревочные. Иные же из верхних жильцов и вовсе обходились без лестницы, спускаясь и поднимаясь с помощью веревки, или даже дерева, специально с этой целью выращенного впритык к дому; впрочем, поскольку такие деревья грозили со временем обрушить все строение, нижние жильцы, как правило, стремились выкупить дерево у хозяев и спилить его.
В этот нелепый квартал пришел дервиш, и, поскольку улиц здесь тоже не было — их заменяли проходы между домами, вдоль домов и вокруг домов, — остановился в тупичке. Он простоял недолго.
Вскоре сверху была спущена веревка, по ней соскользнул нуанниец и кивком головы велел дервишу следовать за собой.
Они пошли почти той же дорогой, как будто путая следы между домами; день начал клонится к вечеру, когда они добрались до канала, забитого стоявшими на приколе жилыми плоскодонками.
Здесь провожатый велел подождать, вычислил одному ему известным путем нужную лодку и зашагал с борта на борт, с лодки на лодку, мимо лачуг, перешагивая иной раз через лежавших на палубах, у входов в лачуги, древних старцев, не обращая внимания на стайки орущей малышни, которые пускались за ними в погоню, отчего лодки начинали приплясывать.
Наконец они вошли в тростниковую хижину. Здесь их встретил полуголый воин с мечом на поясе; на ковре, скрестив ноги, сидел Маан.
— Я привел тебе того, кому нужен мальчишка, — сказал провожатый.
Маан кивнул стражнику и тот вышел вместе с провожатым. Маан вглядывался в дервиша; в хижине было полутемно, а дервиш по-прежнему прикрывал лицо.
— Садись, — сказал Маан на языке Равнины. — Ты — один из жрецов?
Дервиш кивнул.
— Тебе нужен мальчишка?
Дервиш снова кивнул.
— И что же ты дашь мне за него?
— Это зависит от того, чего ты хочешь, — свистящим шепотом сказал дервиш.
Маан ухмыльнулся.
— Эликсир вечной жизни. С гарантией. И золото, которое тоже творит чудеса.
— Это все?
Маан придвинулся ближе, пытаясь заглянуть дервишу под капюшон:
— Конечно, нет. Еще мне нужен корабль с командой. И тебя — в заложники. Ты отплывешь вместе с нами, а в Море Слез мы расстанемся на одном из островов…
— Ты много хочешь… — еще тише проронил дервиш. — Корабль и золото мы найдем для тебя. И один из жрецов-хранителей поплывет вместе с тобой. Но эликсир… Его просто не существует.
Маан изменился в лице. Его рука потянулась к мечу, лежавшему у стены, но он сдержался.
— Ты лжешь, — наконец сказал он. — Я сам видел, как ваши жрецы пьют какую-то гадость, и потом могут не спать и не есть несколько суток.
— Могут, — согласился дервиш. — А потом умирают.
Маан озадаченно взглянул на него. Подумал.
— Но как же великий жрец? Разве он не бессмертен?
Дервиш как будто вздрогнул, но вместо ответа спросил ровным — и по-прежнему еле слышным — голосом:
— Скажи, когда и где тебя должен ждать корабль. И сколько мер золота погрузить в его трюм.
— Сегодня в полночь, в Маларгу. У причала — в этом поселке только один причал.
— А мальчишка? Где он сейчас?
— Здесь, недалеко. Я приведу мальчишку к причалу. Его отпустят, как только предпоследний из нас взойдет на корабль.
А нас достаточно, чтобы справиться с полусотней воинов — учти это…
— Хорошо.
Жрец хотел подняться, но Маан крепко схватил его за руку: