ручья была лесная тишина. Лето, жаркий день. Стоя в ручье босиком, я смотрел на воду… Тихо журчал ручей – и светлое журчание его напоминало мне о прошедшем прекрасном, о мысе Доброй Надежды.
Случай с Аполлоном
Бывает в жизни так: при самых лучших намерениях получается совсем наоборот.
Однажды у нас в Москве случилась ошибка – пустяшная, как бы это сказать: недоразумение в области науки. А именно: общество людей хороших и почтенных создало в Москве Училище живописи, ваяния и зодчества, откуда вышли художники, архитекторы и ваш покорный слуга, и это московское художественное общество однажды резонно нашло, что художникам надо дать лучшее образование, поднять их научные познания.
Вот и назначен был новый директор. Преподаватели радовались, сияли ученики. В прекрасную квартиру (отопление и освещение) приехал новый директор, человек серьезный, роста небольшого… Его фамилию я теперь забыл: не то Випнер, не то Гипнер. Извините – память стала изменять.
Преподаватели наши были все художники славные: Саврасов, Перов, Прянишников, братья Павел и Евграф Сорокины, Поленов, Маковский – ныне люди умершие.
Собрались учителя и ученики в актовом зале прекрасной школы нашей послушать нового директора. Он появился на возвышенном месте, где был покрыт зеленым сукном небольшой стол, в вицмундире и при орденах. Посмотрев на нас строго сквозь большие роговые очки, новый директор сказал:
– Отсутствие знаний в художниках лишает их произведения смысла, который они должны иметь. Вот пример: картина Куинджи «Украинская ночь», вызвавшая столько шума в публике и имевшая такой успех. Однако художник ошибся. Всякий, кто знаком хотя бы немного с астрономией, видит, что на картине Куинджи нет звезд Южного созвездия. Скажу, что не только художники, – продолжал директор, – но и поэты русские отличались недостатком научных знаний. Вот хотя бы прославленный Пушкин не знал ботаники… Он писал:
Люблю ваш сумрак неизвестный
И ваши тайные цветы.
Как же это «тайные»? Позвольте! Названия цветов все известны. Не секрет! Никаких тайных цветов в природе не существует.
Другой случай: Лермонтов, тоже поэт знаменитый, в зоологии делал непростительные промахи. Вот его стихи:
И Терек, прыгая, как львица.
С косматой гривой на хребте…
Какая же у львицы грива? Где же-с? Грива у льва, а львица без гривы. Только мифология античных греков не делала ошибок: боги их и музы имели реальный образ людей.
– Позвольте спросить, господин директор, – вдруг раздался голос одного из учеников по фамилии Пустышкин, – а что, и теперь в Греции есть кентавры?
Все как-то сразу приумолкло.
* * *
Еще случай… В залах прекрасной школы нашей стояли античные статуи – гипсовые копии Венеры Милосской, Аполлона Бельведерского, Лаокоона, Германика, Вакха, Дианы, Гладиатора, Гермеса и других. И все они – как есть голые…
Это показалось нашему мужу науки не совсем приличным. Прежде, в Элладе, все это ничего, ну а теперь, в Москве, хотя, конечно, они и гипсовые, да все же нехорошо как будто…
И вот позвал новый директор мастеров-штукатуров, заказал им виноградные листья и в одну ночь все незаметно исправил: антики украсились листьями – Аполлон, Лаокоон с сыновьями и даже Венера – все прикрылись листьями.
Всё бы ничего… Но тут кто-то (из учеников, должно быть) взял потихоньку и нацепил Аполлону штаны, такие легонькие, в полоску. Он проделал это ночью, а утром вся школа хохотала.
И началось. Преподаватели заседали, член Академии художеств приехал из Петербурга. Заседали долго и решили вновь снять виноградные листки. Но как восстановить утраченное? Гипсы стыдливой операцией были до известной степени искалечены. Надо в Рим отправлять, в Париж – формовать. Невозможно! Вся Москва тогда потешалась. А московский генерал-губернатор в ту пору, князь Владимир Андреевич Долгорукий, был попечителем училища.
И вот меня, ученика, вызывают в канцелярию школы и приказывают явиться к одиннадцати утра в контору самого генерал-губернатора на Тверскую.
– Не знаете ли, зачем? – спрашиваю.
– Там узнаете, – сухо ответил мне письмоводитель и дал письмо от инспектора.
Иду я и думаю: «Что бы это значило? Ведь я стипендиат князя. Сам выбрал за успехи. В чем дело?»
Пришел, секретарю письмо подал. Секретарь прочел и сказал курьеру:
– Проводи к князю.
В большой комнате с каменным полом около плиты стоял небольшого роста, седой, плотный и бодрый старик. Военная тужурка была расстегнута, в руках он держал вертел, на котором были куски мяса. Он положил вертел в открытую плиту, где пылал огонь. Около стояла изящно одетая в черный шелк женщина с небрежно взбитыми волосами. Ее красивые и ласковые глаза с улыбкой смотрели на меня. Она сказала:
– Ты знай, красивый малшик, некорош сердить твой добрый нашальник. Ступай на мой Париж полушить изящный манер, снимай шляпа пред твой добрый экселянс.
– Аполлону надеть штаны! – сказал по-французски Долгорукий. – Это ты сделал?
– Нет, не я, – отвечаю.
– А кто?
– Знаю, но сказать не могу.
Старик Долгорукий пристально посмотрел на меня.
– Передай-ка, что шутить довольно, иначе это уже пошло будет. Ведь Аполлон – ваш бог… Пошлость не может быть рядом с высоким. Ступай.
На другой день шел дождь. Я видел, как около подъезда училища ломовые тащили рояль и мебель из квартиры директора: он уезжал.
* * *
Вскоре я получил серебряную медаль за живопись. Левитан тоже. В училище состоялся торжественный годичный акт. В огромном чудесном зале Растрелли за большим столом сидели члены Художественного общества и преподаватели. Посредине – князь Долгорукий, рядом с ним – княгиня С. Н. Голицына. Выдавали дипломы школы и награды.
Меня вызвали. Долгорукий вынул из коробки медаль и передал Голицыной, а та положила мне блестящий кружочек в протянутую руку в белой перчатке. Долгорукий, смеясь, что-то сказал ей, показывая на меня. «Это про Аполлона», – подумал я. Голицына засмеялась. Долгорукий передал мне два запечатанных конверта. После этого я отошел к ученикам и видел, как Левитан тоже получил медаль и конверты.
Церемония окончилась. Мы оба с Левитаном, удалившись в угол натурного класса, вскрыли конверты: в них оказались дипломы на звание художника и потомственного почетного гражданина. В других конвертах были бумажки по сто рублей, совершенно новые.
Мы тотчас поехали к Антону Павловичу Чехову – звать его в Сокольники. Чехов посмотрел на наши медали и сказал:
– Ерунда! Не настоящие.
– Как не настоящие! – удивился Левитан.
– Конечно. Ушков-то нет. Носить нельзя. Вас обманули – ясно.
– Да их и не носят, – уверяли мы.
– Не носят!.. Ну вот. Я и говорю, что ерунда. Посмотрите у городовых вот это медали. А это что?
