— Да, я была на каторге.
— Сбежали?
— Сбежала… Очень хотела увидеть вас.
— Нам это не нужно, — сказала Табба. — Не нужно, чтоб вас задержала полиция, тогда все узнают, что мы дочери воровки.
— Я хочу забрать вас, увезти! Я теперь буду с вами всегда. — Сонька плакала. — Мне не очень нравится, что вы, мои дочки, служите в этом… в этом дурном театре. Вы достойны большего.
— При такой матери? — усмехнулась Табба.
— К тому же наш театр хороший, — вступилась Михелина. — Нам здесь нравится.
— Табба! Михелина! — раздался сверху строгий голос. — Марш на репетицию!
— Ступайте отсюда! — с тихой злостью приказала Табба. — И больше нас не ищите.
— Я вас вспомнила, — вдруг сказала Михелина. — Вы приходили к нам в приют и назвались моей тетей.
— Она сама не знает, кто она такая. — Ухмыльнулась Табба и позвала швейцара: — Савельич, проводи даму. И больше сюда не пускай. Это не наша мать.
Девочки убежали наверх, Савельич деликатно взял воровку под локоток, так же деликатно подтолкнул к выходу:
— Ступайте, мадам. И не шутите так больше над девочками. Они и без того сироты.
* * *
Воровка брела по заснеженному Невскому проспекту, горько плакала, не стесняясь слез. На нее оглядывались, кто-то останавливался, может быть желая поучаствовать в горе хорошо одетой немолодой дамы, но Сонька ни на кого не обращала внимания, захлебывалась в слезах, полностью поглощенная горем.
Неожиданно из толпы навстречу ей вышел хорошо одетый немолодой господин в черном сюртуке и черном цилиндре.
Это был Червонный Валет, вор Мамай.
Он тронул воровку за плечо:
— Соня.
Сонька подняла заплаканные глаза и наконец узнала его.
— Я от товарищей, — сказал Мамай. — С вестью…
Сонька молчала, тяжело глядя на знаменитого вора.
— Его больше нет, — сказал он.
— Кого? — не поняв, тихо спросила воровка.
— Кочубчика.
— Убили? — вздрогнула Сонька.
— Он предал тебя, Соня, — произнес Мамай.
— Не надо было, — спекшимися губами едва слышно выдохнула женщина.
— Он не имел права жить, — заключил Червонный Валет, и лицо его исказил недобрый оскал.
Сонька постояла, с трудом осознавая случившееся, и, захлебнувшись в плаче, быстро пошла прочь.
* * *
Сонька шла по Невскому, постепенно успокаиваясь. Она вытирала слезы и поглядывала на богатых господ, иногда улыбаясь им.
Походка у нее становилась все более легкой и непринужденной.
Сонька остановилась у изящно украшенной витрины и усмехнулась — ее взгляд притянула витрина именно ювелирного магазина. В воровке неожиданно проснулся прежний азарт, и она принялась внимательно разглядывать выставленные за стеклом драгоценности. Приметив что-то стоящее, Сонька напустила на себя чопорный, высокомерный вид. И вот за позолоченное кольцо двери магазина взялась холеная госпожа, не знавшая предательства и лишений, не прошедшая через нечеловеческие испытания. Сонька уже потянула на себя дверь, как вдруг услышала девичий голос:
— Мама! Подожди!
Сонька медленно оглянулась, не сразу поняв, что зовут именно ее.
Сквозь толпу гуляющих к ней пробивалась Михелина.
— Подожди, мама!
Сонька от неожиданности не могла произнести ни слова, лишь прижимала к себе трепетное тельце ребенка, крепко сжимала худую детскую ручонку.
Они взглянули друг на друга, улыбнулись, а потом рассмеялись, тихо и счастливо.
Сонька, не отпуская от себя Михелину, толкнула дверь магазина — вместе они переступили через порог и оказались в сверкающем от украшений зале.
