проливом Ла-Манш. Расписание нарушать нельзя. Около семи утра лайнер уже стоял, ошвартованный левым бортом к причалу, матросы оборудовали трап. Пассажирам предложили позавтракать и убыть или сразу спуститься на берег. К моему удивлению, большая часть забила на халявную кормежку. На пассажирском лайнере у многих появляется чувство, будто находишься в тюрьме, пусть и комфортабельной. Мне спешить было некуда, потому что портовые грузчики начинают работать в восемь. Когда я спустился на причал в начале девятого, там уже было пусто. Седой носатый пограничник спросил на очень посредственном английском о цели визита. Я ответил на французском, что бизнес, и получил штамп в паспорт. Отношение к янки пока благожелательное. Их считают дурачками, которые должны воевать вместо французов и покупать дорогие французские товары.
Машину опустили на сушу очень аккуратно. Ни вмятины, ни царапины. Вещи в багажнике на месте. Добавил к ним чемодан. Никто меня не досматривал. Медленно выехал за территорию порта, миновав на припортовой площади очередь из такси разной степени убитости, «пежо» и немного «ситроенов». Ни одной свежей машины.
В городе все еще есть руины. Во время высадки союзников здесь шли бои. По пути попался банк «Креди Агриколь» по кличке Зеленый, потому что предпочитает работать в сельской местности с фермерами. Охраны нет. Три кассовых окошка, но только за одним сидел пожилой усатый мужчина. Наверное, всю жизнь приходил сюда шесть раз в неделю, кроме короткого ежегодного двухнедельного отпуска. Я бы так, наверное, не смог, хотя в таких случаях мы сильно недооцениваем себя.
Курс французского франка был, конечно, фантастический — двести восемьдесят за один доллар. Это с учетом банковской комиссии. Я обменял всего десять долларов, потому что в Париже курс наверняка будет лучше, получив купюрами в тысячу, пятьсот и сто франков и монетами в десять и ниже, и попросил показать купюры других номиналов. Старик посмотрел на меня подозрительно, однако показал пяти- и десятитысячную. Прям пахнуло лихими российскими девяностыми. Видимо, слишком много французов мечтало стать миллионерами, а мечты сбываются, но ехидно.
На противоположной стороне улицы располагалось маленькое кафе. За стойкой протирала белой салфеткой чистые бокалы рыжая толстушка с длинными волосами, как бы небрежно торчащими ниже красного головного убора, похожего на сильно укороченный чепчик. Когда бармену делать нечего, он трет бокалы. Я заказал сидр. Захотелось почувствовать на вкус, что я в Нормандии, где надо пить именно этот напиток.
— Месье с «Королевы Елизаветы»? — полюбопытствовала она, налив мне пахнущий яблоками зеленовато-золотистый сидр.
Обычно его делают из четырех специальных мелких сортов яблок, отличающихся кислотой и сладостью/горькостью. У каждого производителя свое соотношение их. Некоторые добавляют груши и/или айву. Так что на вкус и цвет у сидра товарищей нет. Неизменно одно — аромат яблок.
— Да. Богатый американский бездельник, — подтвердил я.
Она улыбнулась и сказала:
— Месье не похож на бездельника.
— Это меня и спасает, — отшутился я.
Неспешно осушив бокал, положил на стойку монету в десять франков, из которой полтора — чаевые. С полным карманом (чековой книжкой) долларов жизнь во Франции кажется сказочно дешевой.
В книжном магазине, разбудив дремавшего продавца — седобородого старика с пенсне на шнурке, упавшем на грудь — я купил за сто пятьдесят франков атлас дорог Франции и Бельгии и поехал по автостраде в Париж. Мне надо было преодолеть триста семьдесят километров. В инструкции к автомобилю написано, что «линкольн космополитен» разгоняется до ста пятидесяти километров. Это, наверное, на американских дорогах. На французской выдал сто шестьдесят пять. Правда, ехал я с такой скоростью недолго, чтобы не угодить в аварию. Здесь все еще не устранили последствия боев. Иногда на обочинах попадались руины, а на дороге — большие ямы, засыпанные щебнем.
Франция сейчас медленно выползает из послевоенного кризиса. Немцы основательно ограбили страну за пять лет, репарации не возместили ущерба. До позапрошлого года у власти были коммунисты, которые в силу завистливой натуры лодырей национализировали пятую часть всей промышленности страны. Разумно управлять сложнее, чем отнять и поделить, поэтому дела пошли еще хуже. Тогда пролетариев вернули в стойло и обратились за помощью к американцам, которые сразу влили в страну миллионы долларов. Не бесплатно, конечно, но и три шкуры не драли, хотя могли бы.
Через пять часов я остановился перед отелем «Риц». Мне показалось, что он совсем не изменился. Именно таким снился мне, когда спал в советских бараках и американской палатке в джунглях. Может быть, какие-то внешние детали стали другими, но дух был прежний — всё для богатых клиентов.
— Какую комнату желает снять месье? — спросил сладко-улыбчивый портье, очень похожий на одного из тех, кто работал здесь лет тридцать назад или ранее.
— Спальня и рабочий кабинет с окнами на площадь, — ответил я.
— Вы уже останавливались у нас? — поинтересовался он.
Да, и много раз, но вслух произнес:
— Нет, знакомый рекомендовал.
— У нашего отеля безупречная репутация, — важно заверил портье, как будто «Риц» был его собственностью, а не наоборот.
138
Париж поразил меня своей убогостью. Оккупация сильно надломила французов, вышибла из них петушиный задор. Сейчас они больше напоминали кур, которые жалобно кудахчут, вспоминая налет орла. Днем толпами сидели, как на насестах, на летних террасах забегаловок за одной чашкой кофе и делали вид, что все хорошо, напоминая больных, которые после продолжительного лечения вышли впервые на прогулку. Много нищих. Еще больше проституток разного пола и возраста, начиная с подростков. Стоило мне где-либо остановиться, как собиралась толпа зевак посмотреть на дорогую американскую машину, а заодно нищие и дамы без какой-либо социальной ответственности пытались раскрутить богатого янки. Я делал вид, что не понимаю их ломаный английский. Пройдет несколько лет и, несмотря на поражения в Индокитае и Алжире, французы под крылом пиндосов опять возомнят себя бойцовыми петухами, хотя на самом деле будут соответствовать тому смыслу, который для этой птицы предусмотрен в российских тюрьмах. Их будет иметь «старший брат» и за это позволит ставить раком тех, кто еще слабее.
Мне стало грустно. Духовное возвращение в предыдущую эпоху не состоялось, несмотря на то, что от нее отделяло всего двадцать четыре года. Дело было даже не в изнасилованной Франции. Для нее это не впервой, переживет. Поменялся культурный код. Это были те же декорации, но, за редким исключением, заполненные совершенно другими персонажами. Следующая подобная перемена случится в начале двухтысячных, когда Францию заполнят толпы мусульман.
Я попал на растяжку. Возвращаться в Пиндостан не хотелось и оставаться в Европе тоже. Решил прокатиться по местам личной боевой славы в разные эпохи, если узнаю их, благо из-за постоянно
