данные членов комитета (…) и просит их не арестовывать. В обмен на мое обещание она назвала все подлинные имена (…) В ее намерения входит дать показания обо всех знакомых в Гродно»[847].
Таким образом, тот факт, что Маня стала осведомителем, а значит, и предателем, не вызывает сомнений, как и то, что она на этот счет нисколько не заблуждалась, судя по таким строкам из ее письма к Зубатову:
«Не зная, что я была главным тайным предателем, они обвиняют друг друга в излишней болтливости, а некоторых и в провокаторстве…»[848]
Вопрос заключается в другом.
Пошла ли Маня на предательство по идейным соображениям, считая, что приносит пользу еврейским рабочим?
На этот вопрос нет однозначного ответа. Принимая во внимание Манину одержимость, можно с большей долей вероятности предположить, что так оно и было. В пользу такого предположения говорит тот же отрывок из зубатовского донесения, который свидетельствует о Манином предательстве: «Она беспокоится о благе рабочих (…) и просит их не арестовывать».
И редактор журнала «Былое» Бурцев не считал Маню провокатором: «Мы никогда не включали Маню Вильбушевич в список провокаторов. Наоборот, мы ее исключили из этой категории. Мы знали, что (…) Зубатов — провокатор (…) наша единственная претензия к Мане Вильбушевич состояла в том, что она с ним работает (…) она называла имена разных людей (…) Но она это делала не для того, чтобы выдать их полиции, а с целью выразить несогласие с их действиями…»[849]
Но, может быть, Маня работала с Зубатовым просто потому, что была в него влюблена?
На этот вопрос, скорее всего, не могла бы ответить и сама Маня.
20
Любимый брат Мани Нахум, всего на год моложе ее, прислал из Эрец-Исраэль срочную телеграмму, что он тяжело болен и нуждается в Маниной помощи. Он хорошо знал, что другим способом сестру не вытащить из России, где она в конце концов погибнет. Маня не раздумывала ни секунды и в начале 1904 года высадилась в Яффе. Увидев на причале живого-здорового Нахума, она все поняла и хотела наутро вернуться тем же пароходом, но пароход уже ушел.
Нахум (сокративший свою фамилию до Вилбуш) позаботился о том, чтобы Маня — такая бледная, измученная, исхудавшая — попала в хороший дом, где она сможет прийти в себя после русских кошмаров.
Так Маня оказалась в доме Ольги и Йехошуа Ханкиных[850] в Яффе, где все говорили по-русски. Ханкин целыми днями ездил по стране и вел переговоры с арабами, стараясь выкупить у них как можно больше земель для еврейских поселенцев, а круглолицая, вальяжная Ольга сидела с Маней на кухне у самовара и рассказывала, как ради Ханкина бросила русского офицера, которого очень любила. Эта «пастораль» длилась недолго: Нахум предложил Мане присоединиться к его экспедиции, которая отправлялась на поиски источников воды и полезных ископаемых в Эрец-Исраэль и в Заиорданье. В экспедицию входили свободно говоривший по-арабски младший брат Ханкина и бывшая учительница из Кишинева. Запаслись провизией, водой, лекарствами и оружием на случай нападения бедуинов — такие случаи не были редкостью.
— Ну, тебе-то не привыкать! — засмеялся Нахум, протягивая Мане пистолет.
Обе женщины были одеты в мужскую одежду. В дорогу отправились верхом, так что Мане пригодилась детская привычка гонять по двору на неоседланной лошади.
— Помнишь нашу белую лошадь? — спросила Маня Нахума, и они наперебой стали вспоминать детство, Нёмку-цыгана.
«Мы пересекли верхом всю Эрец в течение шести недель. Каждый день по десять-двенадцать часов в седле (…) Я влюбилась в Эрец»[851], — напишет потом Маня.
Маня загорелась желанием объехать еврейские поселения и выяснить, почему поселенцы постоянно нуждаются в помощи барона Ротшильда.
«Долгие месяцы я занималась этим исследованием. Сидела с каждым крестьянином и спрашивала о цифрах, которые он сам не знал, потому что не привык ничего записывать и вести отчетность. Большинство крестьян (…) злились и на турецкую власть, и на чиновников барона Ротшильда. Многие были „угандистами“[852]. „Мы тут с 1882 года, — говорили они, — у нас большой опыт, мы уже больше двадцати лет мучаемся. Мы уже не раз бунтовали. Чему вы, новенькие, можете нас научить?“»[853] — вспоминала Маня.
Побывала Маня и в Петах-Тикве, где местные религиозные домовладельцы враждовали с пришлыми «голодранцами» — молодыми парнями из России, заглушавшими голод песнями, танцами, а главное — жаркими спорами о сионизме и социализме. Там Маня впервые и увидела курчавого, черноволосого, черноглазого и чернобородого Исраэля Шохата[854], приехавшего из ее родного Гродно и говорившего только об одном: не арабы, не бедуины и не черкесы, а вооруженные евреи должны охранять свои поселения! Молодой, горячий и красивый Исраэль Шохат спорил с Маней, о чем бы ни шла речь.
* * *
Начатое Маней исследование все больше увлекало ее, и она с головой ушла в собранные материалы, а Йехошуа Ханкин горячо поддерживал ее увлечение.
Кончилось тем, что Маня осталась в Эрец-Исраэль.
Прошла весна, потом лето. Однажды у Ханниных Маня листала старые русские газеты и вдруг увидела заголовки, которые перевернули ей душу: «Смертный приговор Гершуни», «Убийство Плеве».
Ханкины не поняли, почему Маня в истерике бросилась к дверям.
— Что с тобой, Манечка? — Ольга дала ей воды, и Маня почти шепотом выговорила:
— В Россию…
— Да что ты? Какая Россия?
— Посадите меня на пароход в Россию, — повторяла она как заклинание, оседая в крепких объятиях Ольги.
Когда Маня пришла в себя, ее усадили выпить чаю…
— Гершуни ты уже не поможешь — только себя погубишь. Нашему народу в России делать нечего. Евреи должны собраться здесь, в Эрец-Исраэль. А наш долг — помочь им в этом, — начал исподволь Ханкин.
От окладистой бороды Ханкина, от рассудительной Ольги, от начищенного самовара веяло чем-то таким домашним, что Маня успокоилась:
— Ладно, больше никаких разговоров о России.
Прошел еще год, и Маня поехала в Париж изучить французский опыт заселения колоний и убедить барона Ротшильда, владевшего обширными землями в Эрец-Исраэль, дать денег на новую ферму по образу российской сельскохозяйственной артели.
В Париже Маня посетила писателя, философа и врача Макса Нордау, который был правой рукой Герцля. Нордау принял ее очень любезно, а Маня начала читать ему лекцию о том, как важно, чтобы евреи в Эрец-Исраэль сами работали на земле, а не нанимали арабских феллахов[855]. Нордау слушал ее с полчаса, а потом сказал:
— Знаете, голубушка, вы одержимы идеей фикс! Вам нужно лечиться. Говорю вам это как психиатр.
Маня
