в душе ругал себя за то, что так и не сказал вдове хороших слов, ничем не утешил ее.
II
Пришла зима. Василий, как и до войны, работал в забое, О войне, которая вначале даже по ночам виделась ему, вспоминал все реже.
Жил Луков в новом общежитии, привык к его особенному шумному уюту и, когда, случалось, оставался один в комнате, было как-то не по себе. Гулять Луков всегда ходил один. Он мог часами бродить по улицам поселка, радуясь всему новому.
Когда к месту, где прежде был Дворец культуры, стали подвозить лес и камни, Луков почти каждый день бывал там. Штабеля бревен и досок, горы дикого серого камня росли из часа в час. Василий смотрел на все это и радовался, словно не Дворец, а ему, Лукову, дом собирались здесь строить. Особенное удовольствие доставляли прогулки по главной улице. На этой улице день и ночь не смолкала работа: стучали топорами плотники, долбили молотками каменщики. В воздухе пахло свежими досками и каменной пылью.
Как-то на этой улице Луков встретился с Дарьей. Они ни разу не виделись с тех пор, когда Василий впервые, осенью, навестил ее в землянке. Он вспомнил, как она провожала его и то, как просила по свободе заглянуть к ней, и ему стало неловко. Как он мог забыть, ни разу не зайти к жене друга? Луков хотел уже обойти ее сторонкой, но Дарья шла прямо на него, никуда не сворачивая. Взгляды их встретились, и Василий, виновато улыбаясь, сказал:
— Даша… Давно я вас не видел.
Она стояла в полушаге от него, потупив взор, молчала. Хотелось, как и тогда в землянке, сказать ей что-нибудь ласковое, утешительное, но он не находил нужных слов и еще больше смутился.
— А мы вот дома строим, — подняла на него глаза Дарья. Теперь уже Луков не видел в них прежней грустной туманности. Они открыто смотрели на него. Он почувствовал, как покидает его нелегкость, и ему уже приятно было видеть Дарью, слышать ее голос, испытывать на себе ее взгляд.
— Удобные должны быть домики, — продолжала она. — К весне дали слово закончить весь квартал. Прощайте тогда, постылые землянки.
Стеганка на ней черная из грубой шерсти и юбка были забрызганы известью. Лицо и мягкие темные волосы, выбившиеся из-под платка, припорошены тонкой строительной пылью.
— Давно работаете, Даша?
— Как заходили тогда осенью в гости, с той поры и работаю. Вас я здесь частенько вижу. Сережа тоже, бывало, любил ходить на стройки. Когда сооружали Дворец, так он часами пропадал там.
Луков смотрел на нее, и ему уже казалось, что Дарья была рада этой встрече. Его удивило то, что она говорила о Кудряше так, словно он на время куда-то отлучился и должен скоро вернуться. А возможно, он, Василий, напомнил ей чем-то о нем, может быть, живой его образ она внезапно угадала в Лукове и от этого ей было немного легче, спокойнее.
— Вчера портрет ваш видела в нарядной, Вася, — говорила Дарья. — Рядом с Сережей вы. И похожи вроде. Такие строгие оба. Говорят, что вы Сережин талант постичь хотите.
— Верно, — сказал Луков. — Да только нелегкое это дело, Даша.
Дарья не сказала ни слова. Припудренное каменной пылью лицо ее в эту минуту, казалось, было освещено тихим внутренним светом, на чуть впалых щеках выступил легкий румянец. Луков почувствовал, как начинает гореть и его лицо.
Дарья вдруг заторопилась и, попрощавшись, пошла по хрустящему снегу к недостроенному домику. Василий ждал, что она оглянется, ждал нетерпеливо, словно от этого должна наступить какая-то значительная перемена в его жизни. Но Дарья скрылась в лесах стройки, так ни разу и не оглянувшись.
III
День этот ничем особенным не отличался от других. С утра все так же, как и вчера, и третьего дня, мело по дорогам поземку, в голых деревьях завывал ветер. Люди, ежась от мороза, торопливо перебегали улицы, спешили в теплые дома. А в полдень пригрело солнце, и всюду появились проталины. Первые робкие ручьи с трудом пробивали себе дорогу в снежных заносах.
Такая погода стояла почти всю первую неделю марта. Но сегодня и день был каким-то просторным, и воздух чище и прозрачнее. Возможно, так только казалось, потому что еще с утра освободились от лесов новые каменные домики, поблескивая на солнце еще немытыми забрызганными известью окнами. Женщины сгребали лопатами мелкую щепу и битый кирпич, нагружали тачки и отвозили в сторону, засыпая глубокую воронку от бомбы.
Василий работал с утра. До конца смены оставалось не более часа. К нему в забой пришел горный мастер.
— Ты что же это, решил вконец заморить откатчиц?
— А что, много нарубал?
— Много ли? — переспросил тот и, подумав, добавил: — Еще вагончик — и с рекордом Кудряша сравняешься.
Луков хорошо знал норму своего приятеля. Она всегда, и до войны и теперь, была боевым знаменем шахты. В нее опытный забойщик вкладывал все свое умение, сноровку, всю силу. Кудряш изо дня в день давал две нормы и выходил из шахты всегда в хорошем, бодром настроении.
Когда Луков подходил к нарядной, вверху, над дверью, увидел портрет Кудряша и рядом свой, такого же размера и даже чем-то похожий на кудряшевский. Под портретами на узком красном полотнище что-то было написано ярко-белыми буквами. Но Луков не успел прочитать. Навстречу ему шел коренастый человек, приветливо улыбаясь и еще издали протягивая руку. То был начальник шахты. Вслед за ним шагали знакомые горняки. Все они так же, как и он, были приятно взволнованы. Как будто не один он, Луков, достиг мастерства талантливого забойщика Кудряша, а все они. Окружив его, шахтеры наперебой говорили теплые, хорошие слова, а Луков искал и не мог найти, чтобы ответить им, смущенно улыбаясь.
Но вот в толпе он неожиданно увидел Дарью. Уловив ее взгляд, Луков почувствовал, как дрогнуло и забилось сердце. Вспомнил, что вчера встречался с ней. Но ему показалось, что это было давно и ему непременно надо сказать ей что-то очень важное. Теперь он был уверен, что скажет все, что думал, только бы встретиться с ней сейчас. Луков видел, как Дарья пробивалась к нему, и слышал, как люди говорили, уступая ей дорогу:
— Дарья Кудряш…
Все знали ее. Но в эту минуту она всем казалась какой-то другой, необыкновенной. В руке Дарья несла букет ярких живых цветов. Открытое лицо ее, казалось, жадно впитывало их нежный радужный свет.
Шла она легко, не торопясь, словно плыла, и все время смотрела на Лукова своими большими ясными, в темных
