Вместе с гинеями по пододеяльнику покатилось и изысканно украшенное золотое кольцо. Никлас поднял его и повертел в пальцах.
— Обручальное кольцо моей матери. — Его рука стиснула колечко. — О Господи, как же мне жаль, что я не знал о ее болезни!
— А разве ты позволил бы ей уйти, если бы знал? Он мгновение подумал, потом покачал головой.
— Нет, не позволил бы. Мы были очень близки; именно поэтому я испытывал такую ужасную боль, думая, что она продала меня деду. Но если мать тогда умирала, мой долг был остаться рядом с ней.
— Может быть, она боялась заразить тебя своей болезнью. А кроме того, разве цыгане отдали бы тебя семье твоего отца, если б ты был с Мартой в момент ее смерти?
На этот раз в его ответе не было и тени сомнения.
— Ни за что. Они бы сочли это непристойным — отдать англам цыганского мальчика, даже такого полукровку, как я.
— Значит, чтобы сдержать обещание, данное твоему отцу, она должна была поступить так, как поступила. Другого выхода у нее не было.
Он попытался улыбнуться.
— Моя мать была права, когда сказала, что другая женщина ее поймет. Вернее, что ее поймешь ты и сможешь объяснить мне. — Никлас закрыл глаза, на его шее запульсировала жилка. Клер обняла его и положила его голову себе на грудь. Какое-то время он молчал и наконец проговорил:
— Странно… Раньше, когда я думал о матери, мне становилось больно. Теперь тоже больно, но совсем по-другому.
— Тебе стало лучше или хуже? Он вздохнул.
— Пожалуй, лучше. Хотя мне и тяжело сознавать, что ее больше нет на свете, но я снова верю в то, что мое детство не было омрачено обманом.
Она погладила его волосы.
— Ты сожалеешь, что она не оставила тебя среди цыган? Он долго молчал, потом медленно сказал:
— Возможно, тогда я был бы счастливее. Моя жизнь наверняка была бы проще. Но это все равно что задавать вопрос Адаму, съевшему яблоко, — после того, как познал широкий мир, нельзя себе и представить, что вернешься обратно. — Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. — И потом, если бы я остался с цыганами, я бы никогда не встретил тебя.
Внезапно смутившись, Клер спросила:
— Ты говорил правду? Ну… тогда, перед тем как поцеловал меня? Или это была только уловка, чтобы отвлечь внимание Мэйдока?
Его лицо озарилось улыбкой.
— Я говорил чистую правду. — Он потянул ее за руку вниз, так что она села рядом с ним на кровать. — Удивительно, как близость смерти проясняет ум. Почти сразу же после того, как ты явилась в Эбердэр, я твердо решил, что не дам тебе уехать. Вот почему я угрожал, что прекращу всякое содействие Пенриту, едва только ты заговаривала о том, чтобы уехать, — это был мой единственный способ уговорить тебя остаться. Мое стремление во что бы то ни стало воспрепятствовать желанию деда было так сильно, что самый очевидный и верный способ навсегда сделать тебя своей так ни разу и не пришел мне в голову.
— Ты имеешь в виду брак? Он вынул шпильки из се волос и погрузил пальцы в распустившиеся локоны.
— Вот именно. Но ты заметила, как быстро я настоял на свадьбе после того, как мы с тобой стали любовниками? Я не решался откладывать, потому что, если бы мы узнали, что ты не ждешь ребенка, у меня бы уже не было основательного предлога для того, чтобы жениться. Как видно, мой изощренный ум уже давно заключил, что ты никогда не станешь моей любовницей, поэтому мне требовался повод для того, чтобы, не теряя чувства собственного достоинства, отказаться от клятвы никогда не жениться.
Эти слова наполнили ее ликованием, и она рассмеялась.
— По-моему, ты воспринял мысль о женитьбе очень легко.
— Мысль не о женитьбе, а о тебе. — Он приподнял ее лицо и посмотрел в него глазами, такими же темными и мягкими, как черный бархат. — Думаю, я всегда знал, что если мне удастся завоевать тебя, ты меня не предашь. И я оказался прав, верно? Сегодня ты рисковала своей жизнью, чтобы спасти мою. Но никогда, слышишь, никогда больше не делай этого. Если бы пуля Уилкинса попала на пару дюймов ниже… — Он содрогнулся.
— Но не попала же… — Она коснулась его щеки. — Вообще-то у тебя сегодня был весьма удачный день. Мы с тобой остались живы, ты наконец освободился от своего деда и Кэролайн и вновь обрел Майкла и свою мать.
На его лице отразилось изумление.
— Когда ты так говоришь, я и в самом деле начинаю осознавать, что это был замечательный день.
— Думаю, мы могли бы сделать его еще лучше. — Клер окинула его задумчивым взором. — Моя рука почти не болит. Он расхохотался.
— Я, кажется, знаю, о чем именно ты подумала, бесстыдница.
— Да, — подтвердила она, нисколько не раскаиваясь. — Я хочу чувствовать тебя в себе, любимый. После того, как мы были так близки к смерти, я хочу праздника жизни.
Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.
— Я люблю тебя, моя милая учительница. И по правде говоря, с удовольствием провел бы еще один урок любви с тобой прямо сейчас. Ты уверена, что у тебя не болит рука?
Клер, смеясь, откинулась на подушки и потянула его за собой.
— Если ты поцелуешь меня еще раз, боль окончательно исчезнет.
Он занялся с нею любовью — так нежно,словно она была самым драгоценным существом на свете. Раньше он околдовывал ее чувства, теперь же — саму се душу, потому что отныне ни у него, ни у нее больше не было друг от друга тайн. Душа к душе и плоть к плоти, вместе они познали то единение, о котором мечтали, и действительность затмила все ее надежды, как лучи солнца затмевают пламя свечи.
«Падший ангел» вернулся домой.
Эпилог
Август 1814 года
Это было самое великолепное празднество в истории пенритской шахты, вернее, самое значительное празднование, которое когда-либо видела любая шахта вообще. Пока Клер и Никлас вместе с дюжиной других гостей спускались в новой, работающей от парового привода клети, снизу доносились звуки музыки, заглушающие шум нового уаттовского насоса.
Это был замысел Майкла — устроите в честь переоборудования шахты торжественный прием под землей, на который пригласили всех жителей долины. Просторная галерея, проходящая под шахтным стволом с клетью, была освещена множеством свечей и украшена цветами, а все окрестные штреки заполнены празднично одетой толпой.
Едоки уже окружили столы с закусками, стайки детей теснились возле тех мест, где были выложены сладости.
Когда музыканты заиграли контрданс, парочки пустились в пляс. Клер заметила, что некоторые из них — методисты; должно быть, танцы в угольной шахте им трудно было посчитать грехом. Другие гости, как и следовало ожидать, громко запели. Эхо, отражающееся от каменных стен, напомнило Клер хор, который она слушала в Вестминстерском аббатстве, и в этом заочном состязании пенис се земляков валлийцев было вполне на высоте.
