Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
Наконец коротко вспыхнула лампочка на столе Бойса, и он сказал:
— Доктор Трейчке просит.
"Мог бы, собственно говоря, отворить дверь", — подумал Гаусс, но, не меняя выражения лица, все такой же прямой, деревянный, поднялся и проследовал в кабинет.
При появлении Гаусса Трейчке отложил карточку:
— Рад приветствовать вас на родине, — проговорил он.
Гаусс сдвинул каблуки, как бы намереваясь звякнуть шпорами.
— Я без предупреждения, — сказал он, — но обстоятельства таковы, что переписка казалась лишней.
Усевшись в предложенное кресло, неизменно прямой и строгий, он молча вынул из кармана сложенную газету, не спеша развернул ее и протянул Трейчке. В глаза бросились строки, жирно подчеркнутые красным.
Трейчке вслух прочел:
— "4. Восстановление полного суверенитета немецкой нации…"
И вопросительно взглянул на Гаусса. Тот ответил лаконически:
— Дальше!
— "Преступной является мысль о том, чтобы обескровленный немецкий народ был еще раз ввергнут в войну и катастрофу". — На этот раз Гаусс молчаливым кивком головы пригласил продолжать чтение. — "В вопросе восстановления национальной самостоятельности и суверенитета немецкого народа на демократической основе между честными немецкими патриотами не может быть никаких разногласий". — Гаусс опять кивнул. — "Содержащиеся в Манифесте Национального фронта демократической Германии требования могут быть с чистой совестью подписаны каждым честным немцем, независимо от его партийной принадлежности или мировоззрения".
— Совершенно согласен, — заявил Гаусс. — Прошу дальше.
— "Огромные задачи, которые перед нами стоят и которые должны быть выполнены в интересах спасения немецкой нации, не позволяют нам такой роскоши, как раздробление и парализация сил немецкого народа в междоусобной борьбе. Национальный фронт всех честных немцев, которые принимают к сердцу будущее своей родины, создает реальные предпосылки для преодоления национального бедствия".
— Еще дальше! — бросил Гаусс.
Трейчке закончил:
— "Программа немецкого правительства является программой немецкого народа. Мы не променяем конституцию на оккупационный статут".
— Никогда! — сердито отчеканил Гаусс. — Поэтому я здесь.
Некоторое время царило молчание. Трейчке делал вид, будто перечитывает хорошо знакомые столбцы газеты. Гаусс пристально следил за его лицом. Стараясь казаться таким же холодным, как его собеседник, Трейчке сказал:
— Говорят, в плену вы работали над историей французской живописи?
Гаусс положил на стол свой толстый портфель.
— Пусть специалисты скажут, годится ли это куда–нибудь. Но… это так, вроде дамского рукоделья от скуки. А я солдат и пришел к вам как солдат. Это, может быть, достойно сожаления, но, по–моему, Германии опять понадобятся солдаты.
— Республика не имеет армии, — проговорил Трейчке.
— Но должна иметь, — уверенно отчеканил Гаусс. — Не думаете же вы, что защищаться от моих бывших коллег, подпертых американской техникой, можно будет чем–нибудь в этом роде, — и он брезгливо ткнул костлявым пальцем в свой портфель. — Если бы, сидя в русском плену, я мог предположить, что дело опять дойдет до того, что я снова понадоблюсь, то, поверьте, не стал бы терять времени на подобную работу. — На лице его снова промелькнула гримаса. — Можно было гораздо полезнее истратить время: у русских есть чему поучиться в военных делах. Кое–кто у нас еще болтает, будто дело могло кончиться иначе, не соверши господа гитлеры и риббентропы ошибки, не втяни они нас в войну на два фронта. Ерунда-с! Все кончилось бы так же плачевно. Закон истории! Я никогда не был сторонником войны на востоке, но избежать ее было невозможно, коль скоро немцы решили подчиняться безумным приказам своего "национального барабанщика". — В словах Гаусса звучало такое искреннее презрение, что ему нельзя было не верить, несмотря на настороженность, с которою Трейчке слушал старика. — Если бы с этим кошмаром русские не покончили в сорок пятом, они похоронили бы его в сорок седьмом или в пятидесятом. Я не знаю, когда именно, но знаю твердо: миссия освобождения нас от шайки Гитлера была бы выполнена русскими. Это так же неизбежно, как то, что теперь в этом здании сидите вы, а не какой–нибудь паршивый штурмфюрер из бывших взломщиков или разукрашенный галунами бакалейщик. К сожалению, этого не могут понять мои коллеги, находящиеся в той половине Германии, которая временно называется "федеральной республикой". Они не постигли того, что постигнуто мною в России. Они не могут понять: все, что они еще называют военным искусством, не больше чем военная истерия. Впрочем, не это главное. Отвратительно то, что они перестали быть немцами. Вот это непоправимо! Швейцарцы, поступающие в ватиканскую гвардию, чтобы за деньги охранять иноверца папу, знают: им никогда не придется воевать с родной Швейцарией. А мои бывшие коллеги на западе?.. Они заранее уверены в обратном: им придется не только служить иноземцам, но и драться с немцами. Я же хочу служить моему отечеству, а не в иностранном легионе американских лавочников.
— Значит, дело только за тем, что у нас нет армии?
— Видите ли, — проговорил Гаусс, — в плену я не только писал это, — его палец снова уперся в портфель. — Я занимался изучением Маркса и Ленина. Я прочел работы Сталина, сударь!
Трейчке был несколько ошеломлен.
— Вот как?
— Да-с!.. Должен сознаться: я приступил к их изучению с целью понять, почему же я в конце концов в плену? А по мере знакомства с вопросом все больше убеждался: только безумцы могут спорить с историей. Да! Безумцы, не желающие смотреть в глаза правде!
— Вроде тех… на той стороне?..
— Можете договаривать: Гудериан, Гальдер, Манштейн, Кессельринг, Рундштедт, Шверер и остальные. Безумцы, подписавшие приговор себе и своей чести. — При каждом восклицании старик сердито стукал костяшками пальцев по столу. — Мы будем их судить полевым судом за измену отечеству!
— Вы или народ? — как бы невзначай спросил Трейчке.
Гаусс смутился и, спохватившись, сказал:
— Вы правы: народ потребует у них ответа.
Подумав, Трейчке снял телефонную трубку и попросил у кого–то разрешения приехать вместе с генерал–полковником Гауссом.
— Бывшим, — поправил Гаусс, — я этого никогда не забываю: бывший генерал–полковник. А ныне?.. Ныне что–то вроде офицера, проходящего трудный курс академии. Да, да, именно так…
Как солдат, я говорю: когда на наш континент ворвались новые гунны из–за океана, одним из важнейших условий сохранения мира является безусловная готовность к отражению их попытки нарушить мир. Так мне кажется, сударь. Как я сказал вам, курс своей последней военной академии я проходил уже, так сказать, экстерном, в плену. Но из этого прошу не делать вывода, будто я такой уж недоучка. Я был не самым ленивым учеником русских, помогавших нам разобраться в сложных уроках истории. Мои выводы могут показаться вам несколько трудными в смысле перспективы, которую они рисуют, но я настаиваю на них. Если хотите, вам как человеку не военному…
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
