Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
Томка, правды, сё в горячках-то кидалси. Вынести, что ль, чово хотел-норовил? Уж люди всемером держали, да Иван с Вашкой. Томку нашего. И то что сладили. Сгорел ба! Живой не вышел ба…
А бабёнки прибегли с маманькой-то Овдокеей – там и потолок упал-рухнул. Стропилы уж рассыпались-завалились. Вот тебе и дом…
И Нютонька теперь в голос плачет-причитат:
– Да что вы все стоите как мёртвы?! Ведры, ведры-ти в мазанке! Что чай вы их не взяли, не залили?
А рази ёво ведрыми, такой пожар, после время зальёшь? Дом-от, со всех сторон быдто, занялси.
И Шуронька – больно плакала. Дарья с Надёнкой её, Шуроньку, уж под руки увели – к забору: как токо она убивалась! В чужэм-то дому, знашь, в мачехиным досыта нажилась. Ох, уж убивалась…
Я вот что-то и не помню: тятенька-то когда подошёл-встал? Сколь вспоминаю, а – не помню. Вот, как он подошёл да перед пожаром-то как встал-стоял?.. И как маманька Овдокея вперёд всех вышла, быдто щас вижу: руки-то перед огнём на груде скрестила – не сморгнула, знашь! А про тятеньку – отшибло быдто: и не помню что-то. Незнай…
И хорошо ище, ветер от мазанки как раз был: у мазанки и крыша тесова не подпалилась. Уцелела…
Ну: сели мы в мазанке этой на лавки. Миканор Иваныч на пожар-то подошёл:
– Айдате все к нам, – баит, – ночевать.
Тятенька перед окошком инда восковой, застыл: не слышит. Вой собачий токо один слушат, как ёво не касатся. И дети на холодной печке молчат-сидят, прижались.
А маманька Овдокея – и не плачет, знашь!
– Щас, Миканор, пойдём, – баит. – Токо сперва уж давайте решим: кому где жить теперя. Отец! Давай решай.
Тятенька от окошка-то и не повернулси: зови-не зови.
Мы с Иваном, знашь, переглядывамси – старши.
– …Жребий нады кидать! – баим. – Жребий.
И Миканор Иваныч, маманькин-то брат родной, сказал:
– Жребий, знамо.
Ну, и стали жребий из спичков тянуть. Большая спичка – мазанка. Поменьше – анбар каменнай холоднай на задах. Третья спичка – баня. А четвёрта – сторожка маненька, на омшаннике котора, в лесу.
Иван первай тянул. Им, Ивановой семье, и выпало: в сторожку с Дарьей, в лес, идти. Я, второй, из маманькиной-то руки тяну-потяну – да большую, лучше всех, и вытянул: мазанку, знашь! Тут оно – и печка большая, и ухожена она – мазанка… Вашке с Шуронькой баня на задах досталась. А Томке да Нютоньке – уж анбар каменнай-холоднай.
– Эх!!! – маманька-то теперь вскочила. – Не так! А нады – вот как. Мы, старики, в мазанке. А с собой – Томку, как младшего, оставлям! Жребий уж теперь – не считатся!
А Миканор-то Иваныч как глянул на неё, на сёстру-то свою, из-под бровей, знашь. Да пальцем ей, помню, и погрозил:
– Овдокея-а-а!.. Не мудруй.
Да и осёк её, маманьку нашу:
– Не мудруй.
Она и присела. А то – больно ей не хотелось. Чтоб мазанка-то нам с Надёнкой отошла.
Она, знашь, маманька, к тятеньке было, опять:
– Отец, да ты что теперь молчишь? Не скажешь, как добро-то нам после пожару делить? Так что ль, ай не так? Я мол, не так нады, по-другому!
А тятенька токо:
– …Всяко добро – прах.
Так от окошка-то сказал:
– Всяко добро – прах.
И не повернулси…
Тут уж Надёнка, правды, баит:
– Чай, с нами, мамань, с тятенькой живите! Сё одно она ваша, мазанка. В ней – вы хозявы. Куды вам, в анбар что ль? Куды вам – в баню, куды – в сторожку? Тама чай и не прилажено. А покудова все по своем местам обустроются, да печку в анбаре покудова сладют – уж в мазанке вместе с детями нетрог все тута, в тепле, и живут гуртом.
Ну. И успокоила всех маненько, знашь. Миканор Иваныч Надёнке-то и сказал тогда:
– Вот. Правильно.
И Томка наш сказал:
– Жребий – он есть: жребий.
И Вашка:
– Ладно, – баит. – Проживём. А там – чай уж выстроимси как-нибудь!
А уж Иван – тожа: после всех под конец сказал:
– Так – так так. Перетакывать не будем.
Тятенька один – молчал токо…
И на другой день, под собачий-то вой кромешнай, разделили мы всё старьё, которо в мазанке сроду складывали-кидали. Польты выношенны, шапки облезлы, подстилки стары. Половики страшны да удеялки, которы свалялись. Да столы-стульи-табуретки сломаны в углу свалены были – их поделили. Ну и носили старьё-то каждай к себе: Иван, Вашка да Томка. Носили по снегу – сё мимо пустого места. Мимо углей чорных, да мимо золы… Мимо головяшков, знашь…
Я уж им и не подмогал. Скорей печь обгорелу во дворе разбирать стал. Томке на кирпичи. Лом взял да кладку зачил разбивать. Больно страшна да чорна она, печь-то наша, перед глазами, прям под небом, одна стоит… Страшна-чорна… Из старых ведь наших кирпичей – печку-то в анбаре в Томкиным все вместе клали!
И уж сроду на тем месте на горелом – не сажали. Инда ноги, знашь, не йдут – вскапывать ёво, место избяное. Вскапывать, сажать… Да. Так – бурьян один тама поднялси-стоит. Бурьян вырос, понизу переплёлси весь, как войлок. Как войлок, сбилси – как колтун…
И вот мы, Лунёвы, уж не зажитошны, а бедней бедных сразу мы сделались, и уж голей гороху оказались: беднота!
…Самы бедны изо всех сразу и стали.
А собаки, знашь, сё воют, как с ума по дворам-то посходили! Воют, надсаживаются… Ну и раз, под утром, по всему по Лунёву к собачьему-то вою уж людской – человечий прибавилси. Да всё и перекрыл. Инда восемь отрядов из Самары перед утром, до свету, на нас и наслали!
Никто ведь и не слыхал. Какея тут городки?.. Спали. А уж оцеплено Лунёво-то было…
По всем хорошим домам с винтовкими, с четырёх концов, потемну оне шли! Двести шоснадцать мужиков в Харитонову балку по списку отвели – тут жа. До свету их и расстреляли. Ище не больно развиднелось – расстреляли. Из домов сонных поднимали, руки сразу – на верёвку, на узол. В исподнем на мороз взашей вытолкали. Босиком… Как кулацкай элемент. Бумагу такую самарску бегом в балке им зачитали.
Да. Уж в городки-то, под землю, никто не ушёл… Спали все, знашь.
И Исавых семерых мужиков, у которых в гусары сё парней-то брали, под пули поставили-уложили… Вот токо ровня мой Иван Исав из них один живой и осталси. А что? На охоту ушёл, да из лесу припозднилси. На хуторе ночевал. А день-то опять зря проходил-устал – ногу больно натёр. Да опять к леснику возвернулси. Пустой домой сё не шёл-не хотел. А нога-то на хуторе и разболелась…
И Миканор Иваныча нашего, Чибирёва, тама ведь расстреляли – со всеми. Бают, первого. Клавка-то Косая глянула токо на нёво, убитого, да сразу и ушла. Другех уж смертей ждать не стала. Да в конторе над столом и повесилась.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
