– Не позволю.
В конце концов Кирстен тоже оказалась задействованной.
– Поверить не могу, что тебе это удалось, – сказала Эмма неделю спустя, когда они ехали в гостиницу, где должны были встретиться с отцом и сиделками, которые соглашались работать в их доме.
– Он звонит мне непрерывно, – пожаловалась Кирстен. – Прежде всего оказалось, что он не умеет пользоваться стиральной машиной, с этого все началось. Вчера он сломал пылесос, а что касается микроволновки, то тут вообще говорить не о чем. Я сказала, что я ему не рабыня, черт побери, и он может научиться все делать самостоятельно. А еще, – она ухмыльнулась, – я выдала ему по полной программе за его паскудное обращение с тобой. Сказала, что ты самая лучшая дочь на свете и что поделом ему, если он никогда тебя больше не увидит.
– В самом деле? – восхитилась Эмма. – Очень мило с твоей стороны.
– Ну, если он с тобой помирится, он перестанет звонить мне ежеминутно, так что я и про свои интересы не забывала, – призналась Кирстен.
Эмма засмеялась. Кирстен никогда не меняется!
Эмме показалось, что отец, стоящий в холле, стал меньше ростом и похудел. Она снова ощутила знакомое чувство вины, но Кирстен подтолкнула ее локтем.
– Только не вздумай его жалеть и извиняться, – предупредила она. – Это отец должен перед тобой извиниться. Мамина болезнь не оправдание для того, чтобы превращаться в еще большего негодяя.
Джимми извиняться не привык.
– Привет, девочки, – пробормотал он. – Я договорился встретиться в баре. Пошли туда.
– А ты ничего не хотел сказать, папа? – напомнила Кирстен.
Джимми впервые поднял глаза на Эмму.
– Извини меня, – сказал он. – Я был тогда к тебе не справедлив.
– Прощаю, – сказала она.
На большее рассчитывать не приходилось. Отец извинился только за один день. Но она сама виновата, что всю жизнь изображала из себя жертву, разрешала помыкать собой. Сейчас самое главное – наладить отношения, чтобы вместе ухаживать за Анной-Мари.
– Так мы идем в бар? – спросила она.
Результаты анализов оказались неожиданными. С ними обоими было все в порядке. Никаких причин, чтобы не беременеть.
– Мы называем это необъяснимым бесплодием, – сказал гинеколог. – Обычно люди в вашем положении просто ждут и надеются. Но раз вы и так ждали достаточно долго, то можно» попробовать искусственное осеменение, – добавил он.
На улице Пит так крепко сжал ее руку, что стало больно. Эмма видела, что он закусил губу, боясь заговорить из страха, что она разрыдается. Странно, но она как раз не расстроилась, наоборот, воодушевилась. Раз не ее собственное тело ее предало, значит, можно что-то сделать. Главное, после нескольких лет сомнений она знала правду. И правда дала ей надежду, стала бальзамом для ее измученной души.
– Пит… – Она повернулась к нему и погладила по гладко выбритой щеке. – Я не расстроилась, милый, правда.
Она видела, что он ей не верит. Его обычно открытое, улыбающееся лицо было мрачным. Ведь он не прочел столько книг про бесплодие, как Эмма. Он решил, что такой результат – худшее, что может быть, но он ошибался.
– Разве ты не понимаешь, Пит? – взмолилась она. – Мы можем начать все с начала. Раньше мы все суетились, боялись говорить на эту тему и о будущем. Но ведь они не нашли у нас ничего, что бы мешало. – Она улыбнулась. – «Необъяснимое бесплодие» означает, что я могу никогда не иметь ребенка, а могу забеременеть завтра.
Пит мгновение молча смотрел на нее, потом просиял. Он схватил ее на руки и закружился с ней, вопя со всей мочи:
– Я тебя люблю!
Эмма прижалась к нему, откинула голову и тоже радостно закричала, не обращая внимания на прохожих, оборачивающихся на счастливую пару.
– Что теперь? – спросил Пит. – Давай начнем немедленно, прямо сейчас!
29
Клоди швырнула пустышкой в Ханну. Прижимая плечом телефонную трубку, Ханна подняла пустышку, сунула ее в стерилизатор и дала дочери другую. Увидев взгляд матери, Клоди, очень развитая для своих четырех месяцев, решила оставить пустышку себе. До рождения дочери Ханна считала пустышки дьявольским творением и палочкой-выручалочкой ленивых матерей. Своему ребенку она пустышку не сунет. Но после двух месяцев непрерывного визга одна добрая соседка, с которой она познакомилась в парке, посоветовала ей забыть все высокие принципы и купить сразу целую упаковку.
– Покой и принципы не всегда сочетаются, – сказала она. – Я клялась себе, что никогда не буду ими пользоваться, но не выдержала, – и посмотрите сейчас на моих детей. Рано или поздно они сами от них благополучно отказываются. Поверьте, выпускные экзамены в колледже никто не ходит сдавать с пустышками во рту.
Ханна вняла совету, и в доме воцарился мир.
– Нам нужна еще одна официантка, – сказала она в трубку. – Одной недостаточно. У нас будет пятьдесят человек, как вы, наверное, знаете, раз поставляете нам еду. Одной не справиться.
Ее собеседник понес какую-то чушь, и Ханна с трудом сдержалась, чтобы не швырнуть трубку. Почему Феликс настоял, чтобы они обратились именно в эту фирму, понять невозможно. Видно, какой-то приятель посоветовал. Сама она считала, что вся эта затея вообще слишком дорогая, и не возражала бы все отменить – тем более что ей вовсе не улыбалось изображать из себя вторую официантку на этой проклятой вечеринке.
– Послушайте, – сказала она, – мне нужны две официантки, или считайте, что я отказалась от ваших услуг.
Она повесила трубку и крикнула:
– Мерседес!
Мерседес была очаровательной француженкой лет девятнадцати, которая вполне подошла бы для обложки «Вог» и которая никогда не проявляла инициативу. Ее всегда приходилось просить. Высокая, стройная, с бесконечными ногами, длинными платиновыми волосами и большими голубыми глазами, она вошла в кухню, пощелкивая каблуками, в черных джинсах и розовой блузке, чьи концы были небрежно завязаны на талии.
– Qui! – выдохнула она.
– Ты не могла бы погулять с Клоди? – спросила Ханна. – Мне надо еще в несколько мест позвонить, а она хнычет.
– Но я же должна сделать себе маникюр! – жалобно сказала Мерседес.
У самой Ханны ногти были не покрашены, и, скорее всего, таковыми и останутся, потому что ей предстояла еще куча дел по Организации вечеринки, которую они вообще-то не могли себе позволить.
– Мерседес, пожалуйста! – взмолилась Ханна. – Завтра можешь взять себе выходной.
На какое-то мгновение Ханна вспомнила свою работу в офисе, где она могла уволить кого угодно. Теперь же ей приходилось умолять собственную няньку о помощи. Предполагалось, что Мерседес работает по шесть часов пять дней в неделю. Но через месяц, после того как ей удалось вывести девушку из тоски по дому, Ханна, по сути, начала заменять ей мать, а Мерседес вела себя так, как она, по-видимому, вела себя дома. Часами висела на телефоне, часто впадала в тоску, считала за труд даже вытаскивание посуды из посудомоечной машины. Она любила Клоди, но терпеть не могла ее кормить и менять пеленки. Заставить Мерседес погулять с девочкой было сложнее, чем вынудить главарей НАТО принять единогласное решение.
