«Я счастлива, — думала Алекса. — Я счастлива!» Ей казалось таким естественным и приятным сидеть на лошади прямо, а не в дамском седле, и как замечательно было мчаться одной, без сопровождения грума, тащившегося бы позади, или лорда Диринга, который бы ехал рядом, не давая ей скакать быстрее. Она так устала от пустых разговоров, которые не содержали ничего, кроме отпетых банальностей, от необходимости скрывать свои чувства, от этих злобных глаз, которые так и сверлили ее, несмотря на вежливые улыбки. Она так устала от притворства!
На какое-то время ей нравилось просто скакать, даже не имея в голове почти никаких мыслей, просто доверившись интуиции своего коня. Она чувствовала на коже легкий осенний холодок, он раздувал ей волосы, от него пахло опавшими листьями, спелыми фруктами и только что скошенным сеном — все эти запахи и отдаленные звуки сливались в одно целое и будили в ней какое-то большое чувство. Пока что это было лишь чувство наслаждения полной свободой.
Алекса оторвалась от бездумного путешествия, когда услышала, что ее кто-то зовет. Она с отвращением узнала Чарльза, с ним был еще кто-то. Деваться было некуда, поэтому она остановилась и подождала, пока они ее нагонят, меж тем все мускулы на ее лице собрались в жесткую, равнодушную маску.
— Алекса! Интересно, зачем это вы забрались так далеко совсем одна? Я бы никогда не осмелился вас побеспокоить, но мой дядюшка не так часто наносит мне визиты, а он так хотел вас повидать.
В один момент все, от чего она так мечтала избавиться, вдруг снова обступило ее, приблизившись вместе с этими двумя. Какая разница, что он приехал? Алекса старалась сама себя убедить в этом. В конце концов, Чарльз ведь его племянник; вполне нормально, что он решил нанести визит. Но почему каждый раз, когда она видит этого человека, у нее в животе холодеет? Ее отец! Сколько раз она пыталась убедить себя в этом, но так и не смогла побороть в себе робость и напряжение, овладевавшие всем ее существом при появлении этого человека.
— Милорд, я очень польщена! Однако я должна извиниться перед вами за мой костюм — я не ожидала…
— Но это мне следует извиниться за мое непрошеное вторжение. — И вдруг, совершенно без всякой паузы, словно читая в ее сердце, маркиз сказал: — Меня всегда мучил вопрос: почему мы тратим столько времени на болтовню? Раз уж мы собрались здесь, на лоне природы, таким тесным кружком, то, если вы не возражаете, я напомню вам о некоем деликатном предмете? Поверьте, мне крайне неприятно это делать, но ваш жених мне напомнил, что у вас, возможно, есть право знать, что в нашей семье мы никогда не нарушаем законов морали и этики, которым подчиняются все настоящие джентльмены, — и это совсем не так смешно, как считают некоторые.
Алекса переводила взгляд с одного на другого, но на лице Чарльза видела лишь отражение какого-то сильного чувства. Маркиз Ньюбери выглядел так же, только глаза его наблюдали за ней, как обычно, настороженно и с любопытством, что и заставляло ее чувствовать себя так неуютно.
— Я думаю, что мне… — начала было она, но Чарльз прервал ее взволнованным голосом:
— Помните ваш разговор с дядей на балу в честь дня рождения Элен? Тем же вечером… — Она не успела остановить его руку, и он взял и сжал ее собственную. — Я помню, как вы выглядели, когда потом говорили со мной. С одной стороны, решительно, а с другой — вы казались такой потрясенной и измученной. А сейчас, когда я своими глазами вижу, как он обращается с вами в моем присутствии… О, дорогая моя, существуют обиды такого рода, что прощать их нельзя.
Внутреннее напряжение было таким сильным, что у нее перехватывало дыхание и язык не повиновался ей, и Алекса вдруг услышала, как кровь стучит у нее в висках и в ушах, усиленно, в сто раз громче, чем обычно. Во всем этом было нечто такое, что она не хотела бы не только понять, но даже услышать об этом. Что-то плохое, очень злое притаилось за его словами.
— Боюсь, что мой племянник слишком долго ходит вокруг да около, не касаясь самого предмета. — Маркиз сказал эти слова своим обычным равнодушным голосом, но при этом заставил Алексу против ее воли поднять глаза и посмотреть на него. — Силы тьмы… — Он помедлил, видимо, давая ей возможность понять смысл этих слов, дать им внедриться в ее мозг, а потом она услышала, что он говорит своим спокойным голосом: — Вы когда-нибудь слышали о «судье» и «суде присяжных»?
Глава 46
Словно подготавливая людей к зиме, туман обнимал весь Лондон своими длинными холодными руками с каждым утром все крепче, и каждую ночь воздух становился все холоднее и влажнее. Ближе к реке холод и сырость усиливались, а туман спускался все раньше и держался гораздо дольше, чем в других частях города.
Это могло «означать только одно — больше темноты и новые приступы боли, потому что ледяной воздух просто впивался в его больную спину, словно кислота. Возможно, это было напоминанием о том, что он еще способен что-то ощущать, а значит, каким-то непостижимым образом он был еще жив, правда, он уже давно перестал спрашивать себя почему. Он понял когда-то, что гораздо удобнее забраться вовнутрь самого себя и жить там в тишине и покое, как восточный монах, и даже то, что его живое до сих пор тело все еще продолжало корчиться в агонии, не мешало этому уединению. А было ли это наказанием или возмездием — больше не имело для него никакого значения, потому что у него была отнята его воля; если поначалу у него еще были какие-то возможности выбора, то теперь ничего не осталось, только покорно вынести то, что они ему прикажут, раз уж его тело так стремилось к жизни.
— Интересно, тебя это чему-нибудь научило, Николас?
Отвыкший от речи за те дни, что пробыл здесь в одиночестве, он даже не сразу смог заговорить. На дворе не восемнадцатый век, и его бросили не в Бастилию по королевскому приказу, но это очень напоминало о прошлом. Кроме Ньюбери, его все забыли, словно он никогда и не существовал. Ньюбери?
— Я думал, что вы куда-нибудь уехали, например, за границу, погреться на солнышке. — Еще большего труда, чем говорить, ему стоило повернуть голову, хотя Николас и отметил про себя, что справился со всем этим.
— Вы по мне скучали? — Ньюбери произнес это с легкой иронией, потом снова повторил свой вопрос, теперь с некоторой долей любопытства. — Итак, Николас? Я, разумеется, не могу заставить вас отвечать, потому что вы уже доказали, каким упрямым ослом вы можете быть, но мне надо было бы кое-что выяснить. Вы сделали из всего этого хоть какие-то выводы для себя или нет?
— Раз уж вы мой учитель и наставник в этом деле, то почему бы мне и не ответить вам? Среди всего прочего я научился повиновению, смирению и воздержанию. Да, и еще — терпению. Вы удовлетворены? Если нет, то скажите, какие именно ответы, кроме честных, вас бы удовлетворили, и я вам верну их обратно. И ради Бога, почему вы никак не прекратите эту вашу игру? Если у вас самого на это не хватает духа — проинструктируйте соответствующим образом добрейшего Брауна. Река отсюда близко, не правда ли? Я думаю, что теперь я уже сполна расплатился за все свои преступления и досточтимые «судья» и «суд присяжных» не могут с этим не согласиться.
