Книга 19-я жена - Дэвид Эберсхоф

— Обычно чем дольше они оказываются лишены дома, тем меньше им хочется здесь оставаться. Они боятся, что их могут опять вышвырнуть на улицу. Это совершенно естественно. Как только я задумываюсь над тем, что этим детям приходится переживать… — Келли подняла голову, и ее лицо потемнело, словно она получила пощечину. — Я просто прихожу в самую настоящую ярость. Видишь ли, я наконец понимаю, что так возмущало Энн Элизу. Это было из-за детей. Наши мужчины в своей погоне за бесконечным количеством женщин в итоге губят множество детей.

— А то я не знаю.

— Знаешь, что меня больше всего злит? То, что кто-то заставляет детей переживать все это во имя Господа Бога. Вот что самое печальное: дети уходят оттуда совершенно ограбленными. У них крадут детство, семью, и, самое страшное, у них крадут Бога. И большинство из них уже никогда не обретают Его снова.

— Самое страшное не это, — возразил я. — Самое страшное, что ты уходишь оттуда и чаще всего оказываешься уже не способен кого-нибудь когда-нибудь полюбить снова.

— Ты прав, — ответила Келли. — Однако мне кажется, что мы говорим об одном и том же.

Я сказал Келли, что ей вовсе не нужно ждать со мной вместе, если ей надо чем-то заняться, пусть не обращает на меня внимания, но она ответила, что ей ничего другого делать не надо.

— А эта дама, — спросил я, — Энн Элиза Янг? Она была какой женой по номеру?

— Это зависит…

— От чего?

— От того, кто считает.

— Я же тебя спрашиваю.

— Тогда я скажу, что не знаю. Она была широко известна как девятнадцатая жена, но все считают, что она была по меньшей мере двадцать седьмая. Тем не менее существует масса свидетельств, что у Бригама было гораздо больше жен. Из-за всех его тайных бракосочетаний нумерация сбивается.

— Да она всегда сбивается.

— Это тоже один из предметов моего исследования. Не то, какой по номеру женой была Энн Элиза, так как, по правде говоря, я не думаю, что мы когда-нибудь сможем узнать это наверняка. Меня больше интересует, какое значение это имело для женщины — не знать даже своего положения, своего места, в собственной семье. Этот вопрос — один из тех, что обычно как-то смахиваются со счетов; многие ученые говорят: мол, какая разница? Но я думаю, это должно было оказывать колоссальное психологическое воздействие на полигамных жен, если они не могли даже узнать свой номер и сколько их всего.

— Моя мама. Она — девятнадцатая жена.

— Прости, не поняла?

Вот так я все ей и выложил. Все. Оно просто вылилось само собой и заняло много времени, но я рассказал ей все, как я только что рассказал вам.

Под конец Келли сказала:

— Мне жаль, что я ничего не могу для тебя сделать.

— Ты можешь помочь Джонни. Он не выберется, если останется со мной.

Мы замолчали. Столько всего надо было обдумать. Не могу сказать вам, о чем думала Келли, а я думал: вот, посмотрите на эту девушку. Вся насквозь — СПД. Университет Бригама Янга — туру-ру-ра-ра-ра. «Поднимайтесь, Кугуары, бросьте вызов всем врагам».[121]Ни кофе, ни чая, ни диет-колы, никогда ни выпивки, ни сигареты, ни дозы, храмовые одежды, белые, как снега Уосача, птичка из Общества помощи обездоленным, мисс на миссии — куда это она отправилась там, в Нью-Йорке? На Таймс-сквер? Блондинка с челочкой, остроносенькая Келли Ди несет слово о Восстановлении в Нью-Йорк-Сити, несет весть о Пророке на Сорок вторую-стрит? Два года на миссии, со своей товаркой, вероятно сестрой Кимми, или сестрой Конни, или сестрой Мег, или еще как-то, всегда вдвоем, всегда вместе, никогда не разделяясь, улыбаясь, беседуя, болтая, помогая, возможно порой даря книгу (или — не даря), сестра Келли никогда не устает, не сдается, не сердится и не унывает, не впадает в отчаяние, не испытывает разочарования, если кто-то на улице заявляет, что Джозеф Смит — чудак на букву «М»; она просто остается убежденной в своей вере, никогда не думает: «Я выше этого», ей даже в голову не приходит подумать: «Я лучше вас». Вот она, Келли Ди, из крепкого пионерского первопоселенческого рода, всегда любимая, всегда любящая, ей остается три года до замужества, четыре — до материнства; сестра Келли, которая, вероятно, на много недель вперед планирует, когда ей нужно будет подняться и свидетельствовать в церкви; сестра Келли, которая, скорее всего, прикрепляет на холодильник список дел, а воскресные вечера, видимо, проводит, моя шампунем прекрасные волны своих светлых волос, такая чистая, такая трудолюбивая пчелка в человеческом образе, одна из избранного Богом народа, из царства пустыни, из Святых. Да, вот она сидит на потрепанном офисном стуле, помогая ребятам вроде меня. И ведь не просто помогает, потому что есть люди, которые как бы «Ах, бедняжка!», и пощелкают языками, и, может, даже доллар тебе дадут, да только они не понимают и не хотят понимать. И есть еще другие люди, они тоже как бы «Ах, бедняжка, ну иди познакомься с моим Богом. Он — единственный путь!». Но только не Келли. Она не просто помогает, способствует, подает руку. Нет, она исследует, читает, изучает, беседует, понимает. Упорно работает, чтобы понять, желая понять, убеждая себя, что именно это — самое важное из всего, что она может сделать. А для меня это значило больше всего остального. Ей удалось. Я видел это по ее глазам, голубым, как утро в Дезерете. И она меня раскусила. Она поняла, что я был абсолютно, совершенно, по-королевски до предела затрахан. Она поняла, что моя религия трахнула меня так же, как тот мерзкий охламон, который мне полсотни баксов заплатил за то, чтобы руку мне в зад запихнуть. А еще она поняла, что иногда просто нет другого выбора, как встать и двигаться дальше. И тут — вот незадача! — я просто рассыпался: опять хлынули эти треклятые слезы, я сам не мог поверить, что разревелся в Доме Энн Элизы Янг.

— Простите, пожалуйста! — рыдал я. — Я не для того сюда пришел.

Келли вручила мне бумажный носовой платок.

— Все нормально, — проговорила она. — Я понимаю. Я тебя полностью понимаю.