Пока Польников и кардинал наблюдали на экранах за покоями папы, секретарь спросил:
— Ваше преосвященство, а с чем, если не секрет, была связана бесконечная ненависть Смоленски к папе?
Кардинал Шперлинг подошел ближе к Польникову и приглушенным голосом произнес:
— Вы должны знать, что когда-то папа был секретарем Смоленски. В те времена его звали просто монсеньор Маник. Конечно же, Смоленски сам хотел стать папой, однако конклав его не поддержал. Поэтому он выдвинул своего бывшего помощника, который к тому времени сам стал кардиналом. Смоленски рассчитывал, что сможет его шантажировать.
— Шантажировать?
— У папы в молодости было некое любовное увлечение. Эта связь не осталась без последствий.
— Боже мой! Теперь мне многое становится понятным.
— Это еще не все. Смоленски пытался заставить женщину сделать аборт, ибо не мог допустить скандала. Но женщина стояла на своем. Папа так никогда и не простил этого Смоленски, однако не мог восстать против него. Когда папа — с моей помощью — велел похоронить эту женщину на Кампо Санто Тевтонико, у Смоленски возникло ощущение, что все вышло из-под контроля. Поэтому он занялся операцией «Urbi et orbi», чтобы воспользоваться последним шансом и стать папой.
Польников задумался.
— А папа знал, что он был целью заговора?
— Конечно, — ответил Шперлинг. — Это очень сильно испугало его, хотя я и уверял его, что с ним ничего не случится.
— И что Смоленски убьет сам себя?..
— Об этом он даже не догадывался. Я уверен, что он никогда бы этого не допустил. Он и теперь придерживается только официальной версии. Если бы я сказал ему правду, он никогда не поверил бы мне.
Польников понимающе кивнул.
— Мне и самому трудно осознать реальность. Постоянное давление, постоянный страх, что меня раскроют, — все это камнем висело на моей шее. Но разрешите задать вопрос, ваше преосвященство. Теперь, когда государственного секретаря кардинала Смоленски больше нет с нами, что изменится?
Кардинал курии устремил взгляд в потолок. Казалось, вопрос был ему крайне неприятен.
— Ах, видите ли, Польников, — ответил он наконец, — Церкви две тысячи лет. И что изменилось за это время? Всегда будет папа, который провозглашает реформы и человечность, но уже его последователь уничтожает все добрые намерения. Такое ощущение, что на папстве висит проклятие.
Едва договорив, кардинал курии Шперлинг сам испугался своих слов.
Смерть Смоленски поразила пурпурную мафию, словно прямое попадание бомбы, когда от сильного взрыва отдельные части разлетаются в разные стороны, так что их не соберешь. И если бы некий наблюдатель в тот же день стал искать в Ватикане следы заговора, он ничего бы не нашел. Бывшие соучастники старательно избегали друг друга, не доверяя никому из своего окружения. Они догадывались, что Смоленски умер не своей смертью, однако никто не отваживался высказаться по этому поводу, поскольку тем самым можно было выдать себя.
Титус, только что вернувшийся в Рим, наблюдал за пасхальным благословением и его неожиданной развязкой в ресторанчике для голубых. Бесцельно побродив некоторое время по городу, он отправился в дом на Виа Банко Санто Спиррито. Казалось, ноги сами принесли его к Анастасии Фазолино. Смерть Смоленски поразила его больше всех. Хотя государственный секретарь и обращался с Титусом как с собакой, тот был верным псом.
Он думал, что тетя, как и он, будет страдать, узнав о смерти Смоленски, но быстро понял, что ошибся. Едва войдя в дом, Титус почувствовал, что Анастасия испытывала скорее облегчение, чем скорбь.
— А вот и ты! — не скрывая насмешки, воскликнула она. — Я уже думала, ты окончательно испарился. Идем же!
Она провела Титуса в салон, чего никогда прежде не делала, и велела присесть. Титус повиновался. Он находился в таком состоянии, что готов был выполнить любой приказ.
— Вот и все, — сказала Анастасия, когда Титус выжидающе посмотрел на нее.
В этот момент с обеих сторон салона распахнулись двери и в комнату вошли четыре карабинера и один мужчина в цивильной одежде. Прежде чем Титус успел оглянуться, на его запястьях щелкнули наручники. Из кармана куртки Титуса комиссар вынул пистолет и положил его на стол: «Вальтер ППК».
— Пожалуй, на этом закончим, — сказал он, испытывая удовлетворение.
Титус даже не пытался сопротивляться. На него накатила апатия.
Комиссар продолжил:
— Вы — Теодор Брандштеттер, по прозвищу Титус?
Титус молча кивнул.
— На данный момент вы арестованы. Вам вменяется в вину покушение на жизнь в Мюнхене, соучастие в убийстве проститутки в Вене, распространение фальшивых денег в Риме и убийство графини Маффай в Неми. Следуйте за нами.
Когда двое полицейских выводили Титуса из салона, он услышал, как комиссар сказал Анастасии:
— Я благодарю вас, синьора Фазолино.
Титус бросил на Анастасию презрительный взгляд. Он всегда ненавидел эту женщину. Откашлявшись, он сплюнул на пол. Затем повернулся к выходу.
Бродка не сразу понял, как расценивать неожиданную смерть Смоленски. Однако тот факт, что папа пережил urbi et orbi, в то время как самого Смоленски постигла смерть, заставил его призадуматься. Для Бродки смерть Смоленски имела еще одно последствие: впервые за долгое время он не ощущал, что на него давят, что за ним наблюдают, и поэтому не побоялся снять для себя и Жюльетт номер в отеле «Эксельсиор».
На Жюльетт, напротив, Бродка не производил впечатления человека, испытывающего облегчение. Она относила это на счет своего собственного поведения, хотя и заявила Бродке, что с Клаудио покончено навсегда. Бродка, в свою очередь, рассказал ей о смерти графини и о том, что она погибла во взятом им напрокат автомобиле. Он не посчитал нужным скрывать от Жюльетт то, что произошло между ним и Мирандолиной. Время тайн и недомолвок должно было закончиться.
— Что же теперь с нами будет? — спросила Жюльетт, когда они заняли комфортабельный номер с видом на Виа Венето.
Бродка взял руки Жюльетт в свои и, заглянув ей в глаза, мягко произнес:
— Прежде всего не нужно делать взаимных упреков. На нас просто слишком много всего обрушилось.
Жюльетт покачала головой.
— Я вела себя как ребенок. Прости меня.
Бродка приложил указательный палец ей к губам, веля Жюльетт молчать:
— Хватит уже извиняться. Я сам должен попросить у тебя прощения. Может, мы нуждались в этом опыте. А с опытом, как известно, становишься умнее.
— Давай начнем с того места, где мы закончили, — предложила она. — Ты помнишь?
— Да, — ответил Бродка. — На день мы должны забыть обо всем на свете и жить так, как мы жили до того, как все это началось.
