Шофер грузовика, не успев ничего сообразить, пересек, наконец, узкую Брестскую и въехал на стройплощадку.
Перекрыть движение в этом месте — задача не из легких, движение сумасшедшее, единственный, по сути, выход с Садового на Ленинградский.
В общем, когда примчались ребята из Тверского ОВД, главные свидетели давно уехали, а те, кто был, включая насмерть перепуганного, но незадетого водителя «вольво», ничего внятного, кроме рассказанного, добавить не могли. Сучков был убит наповал. Телохранитель ранен, скорее даже задет. Вот такие пироги...
Собрали два десятка гильз от «Калашникова». «Скорая» увезла тело Сучкова и раненого Сорокина. Машина же, точнее ходовая ее часть и мотор, совершенно не пострадали, и водитель сам уехал на ней в гараж.
Никто, конечно, и номер «Волги» не запомнил. Черная «двадцать четверка» — и все. Придется в газетах объявлять, призывать свидетелей, да кто откликнется?.. Объявили в розыск. А что толку-то? Это же заказуха!
— Но как же ты угадал? — допытывался Слава.
— А почему от него неделю назад старый его телохранитель ушел, Кузьмин? Кто мне объяснит?
— Он не ушел, — возразил Залесский, — ты разве забыл? Сам же говорил, что его Сучков выгнал.
— А разве нельзя уйти по собственному желанию и таким образом? И почему, когда он появляется и задает вопросы про кого-нибудь, того человека вскоре убирают. Он и теперь исчез, будто хочет следы замести... Вопросы есть, а арестовать не за что...
Размышляя вслух, Саша стал снова набирать номер телефона, подождал и с досадой швырнул трубку.
— Черт знает что такое! Куда она могла деться?
— Постой, ты о ком? — поднял свои опаленные брови Грязнов. — Об Ирине, что ли?
Ну о ком же еще? Больше часа звоню — тишина. — Турецкий раздраженно сморщился.
— Она вместе с Масловым на какой-то урок поехала. На Ленинский.
— Господи, что ж ты раньше не сказал, видел же, как я набираю... Тогда все в порядке.
— Расскажи, как съездил, — спросил Грязнов.
— Ушел от хвоста, наглого такого, пришлось даже правила на переезде железнодорожном нарушать. Серый теперь был «жигуль». Кажется, ребята, нас стали пасти всерьез... Да, а картотека, скажу я вам, у деда весьма интересная. Я там много чего навыписывал. Только вот не пойму, зачем она ему. Польза-то какая? Один вред. Вот Никольский, например, был у него и всю картотеку видел. А зачем она ему? Беспредельщиков для Барона искал? Да, кстати, Слава, спроси мать-начальницу, она не забыла про Пермь? Следователя в колонию послать... Не бездельничай, позвони, а то от моих просьб она скоро взвоет.
Слава послушно набрал номер Романовой. Но не успел и рта открыть, как Романова, похоже, вылила на него столько, что бедный Грязнов из рыжего превратился в бледного — прямо на глазах.
Турецкий, не совсем понимая, о чем идет речь, сказал негромко Залесскому, чтоб не мешать Славе:
— Я сейчас не хочу рассказывать подробно, чтоб потом не повторяться. А Костя освободится — у него какое-то очередное совещание по путчистам, — и изложу со всеми деталями, ладно?
— Да я же с ней сам договорился! — раненым лосем заревел Грязнов. — Клянусь тебе, лично! — И почему-то посмотрел на Турецкого. — На возьми, требует... — И как-то потерянно протянул Саше трубку.
— Слушай, юрист, — без обиняков начала Шурочка. — Ты когда-нибудь свою бабу приструнишь или нет? Шо у нее за вечные номера?! Договорились железно, что она будет ждать парня и без него никуда ни ногой! Он прибыл тютелька в тютельку, звонит, стучит, никого, хоть ты тресни! Мне звонит! Шо делать? А я знаю? Сиди, говорю, как дурак, на ступеньках, жди неизвестно чего! Вот он и сидит! Третий час! И у него, конечно, больше никаких других дел нет! Ну шо ты молчишь? Разберешься, наконец, со своей дурищей?!
— Шурочка... — только и мог выдавить из себя Турецкий. — Это не просто так... Это беда случилась! Лечу туда, пулей лечу!
— Летун... — пробурчала она и положила трубку.
Он домчался до дома в рекордно короткое время: в лучшие дни так не получалось. Взлетел по лестнице и уже на четвертом этаже увидел выше, на подоконнике, парня, обреченно глядящего в окно.
— Ты — Маслов? Федор? Я — Турецкий. Что тут было?
Федор начал рассказывать. Пока говорил, они поднялись к двери, Саша открыл ее, и они вошли в квартиру.
Все на своих местах, никаких следов борьбы, не было лишь привычных Иркиных нот в черной папке, сумочки и зеленой кофты на вешалке. Значит, она, не дождавшись, все-таки умчалась по своим идиотским делам! Господи, за что ты наказание такое придумал! Надо же, какая зараза!
Саша готов был сию минуту растерзать, разодрать на куски эту упрямую стервозу и каждый, причем обязательно отдельно, вышвырнуть в мусоропровод...
— Тогда я, может, поеду? — уныло поинтересовался Федор.
— Да, конечно, — закивал Турецкий, — извини, старик, я все Романовой объясню. Не обижайся, видишь, я сам в каком состоянии? Убивать иx надо за такие фортели...
Маслов улыбнулся, кивнул подбадривающе и вышел, прикрыв дверь.
Турецкий налил в чашку холодной заварки и одним глотком выпил. Надо позвонить, объясниться... Там ведь тоже все на нервах...
Он подошел к аппарату, чтобы снять трубку, но телефонный звонок опередил его.
Понятно, сказал Турецкий сам себе, сейчас я ей все скажу. Только спокойствие. Звонок повторился. Он снял трубку я почти елейным тоном сказал:
— Я понял, это ты, Ира.
— Я не Ирина, — ответил грубоватый мужской бас. — Успокойся, Турецкий.
— Кто это? — механически задал вопрос Саша, хотя уже знал ответ.
— У тебя хватит телефонного провода до кухонного окна?
— А тебе-то зачем?
— Не мне, — покровительственно усмехнулся голос, — тебе.
— Не знаю.
— Ну так узнай! Возьми аппарат да подойди.
Турецкий, не понимая, что с ним происходит и почему он беспрекословно выполняет команды какого-то наглеца убийцы, тем не менее взял аппарат с тумбочки в прихожей и пошел на кухню. Провода хватило.
— Ну вот видишь, как раз... А теперь гляди в окно. Серый «жигуль» знаком?
— Вижу...
— Вот я выхожу и машу тебе рукой, гляди!
Из машины вышел плотный, коренастый мужчина с телефонной трубкой в руке и лениво махнул дважды ладонью.
— Ты увидел, молодец, я тебя тоже. Хорошо катаешься. А теперь слушай внимательно. Горелов мне сказал, что тебя у него интересовало, понял? Да не бойся, не гони волну, живой он. Еще тебя переживет. Так вот сообщаю тебе, легавый, не нравится мне твой интерес, понял? Не слышу!
