строгие - бывает даже и так, что по нескольку дней не едят.
Кто видел скрытников-подпольников, тому не забыть этих мрачного вида людей с бледными и изможденными лицами, с синевой под глазами, обескровленных и отвычкой от чужих людей и дневного света. Здесь тунеядство, конечно, главное дело и отсутствие всякого труда, врачующего и оживляющего, стоит на первом плане, сколько бы при этом ни елось и ни пилось. Сиди и выдумывай, как убить время, если не пособит заботливый наставник, если не подвернется удачливый и веселый случай.
Вот сходил наставник из лесной кельи на мир. Надевал он для того хорошую енотовую шубу, чтобы походить на купца и не зацепиться полой за полицейские крючки. Ждали его долго, прислушивались и высматривали. Пришел он светел и радостен: еще завязил в раскинутых тенетах неосторожную овцу на прибыль стада. Еще сходил - и опять привел. Явился крестьянин Федор Рыков, судившийся (в 1871 году) за растрату чужой собственности, приговоренный в тюрьму на 4 месяца и бросивший на миру жену с малолетними детьми.
Притащился крестьянин Савва Богданов, осужденный судебной палатой в арестантские роты на два года и 8 месяцев. Вскоре за ним (в 1872 году) прибрела и жена его Катерина с двумя детьми: мальчиком 11 лет и девочкой 12.
Всем, обычным делом, положено испытание под руководством наставников и всем после строгого поста - посвящение в стадо верных, на радость и развлечение скучающих отшельников.
Долго ждали и дождались: уселись все в большой избе с голыми стенами и новоставленных призвали. Наставник уже и книги на стол выложил, и свою икону поставил. Помолился ей и «прошел по собору», то есть всем поклонился по три раза в землю, и как был в дубленом полушубке, так и сел перед столом.
Прибылой, по обычной молитве Иисусовой, должен говорить по заученному (кто не приладился, тому дают отсрочку), обращаясь к лицу наставника:
- Рабе Божий! Благослови мя начало положити во избежание нечестия и во отречение от всякия ереси обретающихся в законе зловерия никонианского и в прочих раздорах, отвергшихся православного вероисповедания.
- Бог благословит тя к сему доброму начинанию! - отвечал наставник по обычном поклоне новичка до земли.
Поклоны во всю спину с падением прямо на колени следовали затем всему «лицу верных», и опять молитва Иисусова, и опять по «амине» речь к председателю:
- Рабе Божий! Благослови мя начало положить во еже пригласитися истинно ко единой святой соборной и апостольской церкви и состоятися в чину оглашенных христиан, готовящихся к восприятию святого крещения. Опять поклон наставнику и по три каждому из собора, опять, когда в третий раз прошел по собору, последнее слово:
- Рабе Божий! Благослови мя на предлежащий оглашенным подвиг молитвы и поста.
- Бог тя благословит на сии душеполезные труды!
Труды состоять будут в том, чтобы пять дней в неделю есть хлеб с водой, а в субботу и воскресенье - варево, но без масла. После того уже - и крещение, и наречение новым именем, и опять праздничная радость и веселое развлечение.
Наставник опять уходил из лесу в жилья к благодетелям, и опять в енотовой шубе. Снова ждали его долго, а он на этот раз уже не вернулся: пошли слухи, что попался и пойман.
Вздрогнули все и крепко перепугались - шло время гонений. Никанор же успел уж властям насолить, когда, будучи в первый раз пойман и приведен к увещению, жестоко всем нагрубил, а когда перевозили в Петрозаводск из Каргополя, по дороге сбежал.
И вот опять, во второй раз, пойман он в Троицком приходе и посажен в волостном правлении.
- Скоро повезут в становую квартиру в кандалах, - сообщил отшельникам первый забредший к ним христолюбец с неприятным известием и предостережением.
- Да ведь не смутят его, не поддастся. Где не возьмет силой - сумеет и православным прикинуться: ведь вон надули же горевские миссионера олонецкого.
- Так умеет притвориться, что и не признают того, - уверенно думали за любимого наставника своего Никанора.
- Повезли его из волости в становую квартиру, - рассказывал вскоре другой пришедший в скиток благодетель, - прискакал к нам оттуда гонец, сказывает, что пять-де конвойных дали. Сила! Что сделаешь? Однако подумали. Оба горевских - и Андрей, и Тимофей - одиннадцать человек подговорили, засели в устрету солдатам на дороге, стали ждать. Едут. Лошадь палками по ногам. Теми же палками конвой стали бить. Сам он схватился за березку, закричал: «Спасайте, православные». Один, однако, так его раз вдоль спины угораздил, что без всяких чувств в лес-от утащили. Отбили.
- Да вот постойте: вскоре придет и сам, все расскажет лучше меня.
Вот и сам - глава и воротила дел, которые без него никто решать и предпринимать не смеет (сильнее его только Никита Семенов), - со внушительным располагающим видом и симпатичным взглядом, со знакомой всем обычной книжной речью, уснащенной изречениями из писаний, как у всех, для кого эти упражнения часты и составляют на безделье затворничества вместе с перепиской и составлением «цветничков» любимое и обыкновенное занятие. Та же привычка ко вздохам и ахам, то же строгое лицо, разучившееся освещаться и оживляться улыбкой; он сам -здешний главный наставник Никанор Попов, чудесно спасенный во второй раз и уцелевший в сотый раз от гибели и заточения. Он также стоек и неизменен в тех убеждениях, которые проповедует всем и всегда; он также на вопрос одного из своих, пожалевшего этапных солдат разбитого конвоя, обреченного теперь на строгий ответ и тяжкое наказание, хладнокровно ответил:
- Не жаль еретиков. Погибель их не вменяется во грех, засчитывается в оправдание и души спасение.
Припомнил он и рассказал при этом случай, когда в другом месте от учеников его зависело оправдание невинно обвиненного в ссылку и для того требовалось только рассказать о том, как было дело по сущей правде.
- За то, что Зеленцов был еретик (православный), из свидетелей дела на суд никто не пошел и оправлять его наши христолюбцы не захотели - еретик! С Никанором прибыл и любимый ученик его и помощник, уроженец деревни Хотенева Иван Дмитриевич, которого он посылал за себя и в Сопелки к Никите Семенову.
Дмитрич - человек с остриженной маковкой, чернобородый, с проседью и бледным лицом, тоже начетчик, со своим цветничком, но говорить не мастер, на ответы ненаходчив и очень сердитый. Любил его Никанор за искусство подговоров в пустыню и за сердитые непримиримые речи о том, что «священство - волцы, хищники
