видения трансформируют само понятие видимого мира.
Эта книга – рассказ о том, что и как люди видели на протяжении всей истории человечества, но еще и о том, какие у них возникали трудности и опасения. Поэтому некоторые главы строятся вокруг метафор, таких как паноптикум или разъятый глаз. Говоря о современном положении дел, я употребил выражение «визуальное половодье». Актуальность книги как раз в том и состоит, что она написана в эпоху половодья, в эпоху преображающих мир визуальных технологий и брошенного реальности цифрового вызова. И пока не приходится ожидать, что технологии замедлят свое развитие или изменят свое бесцеремонное обращение с реальностью. А как относимся ко всему происходящему мы сами? Можем ли мы, окидывая взглядом нашу историю, по справедливости оценить качество нашего видения? Можем ли понять, какой оно в целом заслуживает оценки – «хорошо» или «плохо»? Или мы считаем, что раньше все было хорошо, а теперь никуда не годится? Возможно, подобные вопросы слишком упрощают проблему, но давайте попытаемся честно ответить на них и посмотреть, к каким выводам мы придем.
Представьте себе систему, в которой действует принцип скользящей шкалы. На крайнем левом ее участке расположены все самые отрицательные, социально или психологически травматичные аспекты визуальности, тогда как на крайнем правом собрано все самое положительное и полезное. Допустим, мы находимся где-то между; тогда при движении вправо мы будем встречать все более ценный взгляд на мир – такой, который открывает перед нами новые горизонты, обогащает нас, пробуждает мысль и воображение, приносит пользу и доставляет удовольствие. Смещение влево чревато встречей с обманом, идеологической ангажированностью, политическим контролем, попранием демократии. Начнем с левой части. Кого мы там обнаружим? Вне всякого сомнения, Блаженного Августина, Мартина Лютера и талибан – всех тех, для кого сам интерес к внешнему миру достоин морального осуждения. Что мы там обнаружим? Без сомнения, визуальную пропаганду – тенденциозное использование зрительных образов – и человеческий зоопарк; сюда же отнесем специфический взгляд на мир работорговца или поставщика детской порнографии.
Помимо этих крайне негативных примеров, прочно обосновавшихся у левого края, ничего примечательного там больше нет. Зато примерно посередине между левым краем и нейтральным центром расположились многие двойственные по природе, не безоговорочно пагубные аспекты визуальности. К ним можно причислить ви́дение завоевателей: несмотря на благородство постулируемой цивилизаторской миссии, в нем явно преобладает эксплуататорское, хищническое начало. Здесь же находится и негласное наблюдение: с одной стороны, оно служит борьбе с преступностью, а с другой, его неоправданные масштабы – само по себе преступление. Вполне уютно чувствует себя в компании скорее вредных явлений и визуальная реклама: не будучи абсолютным злом, она заполонила западный мир и отравляет его проповедью богатства, исключительности, псевдокрасоты и вульгарного материализма. Сюда же отнесем визуальную автомобильную культуру и нефтезависимость: автомобили подарили людям известную степень свободы, но немало постарались они и для глобального потепления, загрязнения окружающей среды и распространения малоподвижного образа жизни. В той же группе мы обнаружим наши визуальные отношения со смертью. Непристойное любопытство, инстинктивное желание сбросить скорость и поглазеть на место недавней аварии, как и толпы зевак в парижском морге, – все это вызывает омерзение. Разумеется, мы не можем отрицать смерть и не должны шарахаться от нее, но правильного взгляда на смерть люди в массе своей так и не выработали. Прибавим сюда и визуальную культуру селебрити. Опять-таки в этом явлении есть свои плюсы: оно позволяет отождествить себя с другим и пережить катарсис, экстернализирует наши желания и скрытые импульсы, вытесненные, по Фрейду, в область бессознательного; однако, если смотреть шире, феномен селебрити узурпировал власть, несоразмерную своей роли. Что касается отдельных личностей, давайте договоримся поселить здесь, в границах отчасти полезного, но по большому счету сомнительного, по крайней мере одного творца – Марселя Пруста. Визуальность пленяла его, и он великолепно ее описывал, и все-таки многое в его подходе вызывает у нас неприятие.
Теперь решительно перейдем к нейтральному центру, мертвой зоне нашей оценочной шкалы, где положительные и отрицательные аспекты визуальности пребывают в идеальном равновесии. Чего здесь только нет. Вот, например, барокко: хотя этот стиль дал образцы искусства, полностью отвечавшего критериям «возвышенного», его помпезная авторитарность и пропагандистский уклон не оставляли зрителю никакого простора для самостоятельных размышлений: убойный коктейль, что и говорить. Кстати, и само «возвышенное» пребывает тут же, в мертвой зоне: справедливо напоминая нам о нашей ничтожности в сравнении с величием и непреходящей ценностью всего нашего мира, в умелых руках оно также становится средством подавления и доминирования – взять хотя бы Нюрнбергские съезды. Пожалуй, сюда же мы поместим и психоактивные вещества, вроде ЛСД. Они расширяют границы нашего зрительного восприятия, но порождаемый ими визуальный экстаз лишен какого-либо смысла. Еще одно неожиданное соседство – арт-акция «Обернутый Рейхстаг». Красивое и впечатляющее зрелище, хотя в политическом плане очень наивное – провозглашение нового начала, перезагрузки немецкой политической истории. Тут же, в центре, водится крупная рыба – концепция визуального свидетельства. Какое-то время назад идея «смотреть – значит свидетельствовать» (импульс неверующего Фомы: «не поверю, пока не увижу своими глазами») была бы сдвинута на нашей шкале ближе к правому краю. Но в век цифровых технологий практически любое изображение можно сфальсифицировать и было бы нелепо считать фотографию исчерпывающим доказательством. Некоторые поместили бы визуальные свидетельства и вовсе в область отрицательных примеров, однако оперативная съемка с помощью мобильного телефона не раз доказала свою актуальность, разоблачая полицейский произвол в США, свидетельствуя об украинском Майдане и других протестных движениях, так что эта идея не окончательно себя дискредитировала.
Двинемся от центра вправо – к лучшему. В истории визуального восприятия имеется множество условно положительных примеров. Так, вид обнаженного человеческого тела доставляет нам удовольствие. Считать такой опыт стопроцентно положительным не получится, потому что эротическая составляющая может выйти из-под контроля, и тогда подобное созерцание приобретает болезненно-навязчивый, агрессивный или потребительский характер. Здесь же помещаются города. Их визуальное изобилие тонизирует нас, ведь каждый из них – это точка пересечения несметного количества прошлых и нынешних жизней. Как и человеческое тело, город переместился бы далеко вправо, в область сугубо положительного, если бы не был средоточием эксплуатации, если бы не бездомные, не скученность и стресс как следствие слишком тесного сосуществования. Давайте определим на жительство в этой же густонаселенной, полной ярких впечатлений промежуточной области фотографию, кинематограф и телевидение. Их творческий потенциал и достижения очевидны. Их философия не может не вызывать у нас живого интереса. Их недостаток – в изначально присущем им свойстве либо недооценивать реальный ужас, либо наводить на него марафет. Они не способны показать
