Книга Путь искупления - Джон Харт

Элизабет ехала, поскольку у нее не было другого выбора. В доме оставаться было нельзя, уезжать из округа – тоже.

Так что она просто ехала, куда глаза глядят.

Но выбирала маршрут так, чтобы начальник тюрьмы не мог бы ее найти и копы тоже. Придерживалась гравийных дорог и грунтовок, узеньких проездов, которые вели к позабытым всеми местам. Движение – вот все, что у нее оставалось, лишь движение, тревога и боязнь того, что ее геройский запал может иссякнуть. Страх Элизабет перед тюрьмой был той разновидностью страха, что в крови и муках рождается от осознания того, что может произойти, когда беспомощность становится окончательным правилом. Тюрьма означала бессилие и подчинение – полный антитезис всему, за что она боролась, чем стремилась стать с того самого момента, как познала горький вкус сосновых иголок. Она долго это отрицала, но все, что ей надо было сделать, это просто посмотреть на Эдриена, чтобы узреть истину. Так что Элизабет упорно мчалась неизвестно куда, как, бывало, мчалась еще совсем юной девчонкой – обдуваемая ветром, дикая и неуловимая недотрога. И все же с каждым перекрестком возникала проблема выбора, и каждый сделанный выбор вел ее к западу. Она даже не заметила, как пересекла границу округа, после чего повернула обратно к востоку, поскольку на востоке были дети, а как раз они-то и были прутьями ее клетки – Ченнинг, Гидеон и карта округа с ее неумолимыми линиями.

Телефонный звонок, когда он поступил, стал мучительным подарком судьбы.

Голос Гидеона ей очень не понравился.

Что-то случилось.

* * *

Понадобилось некоторое время, чтобы пробраться обратно в город, и впервые в жизни она пожалела, что у нее этот старый «Мустанг». Все копы отлично его знали. Он слишком выделялся. Свернув у полуразрушенного завода возле железнодорожных путей, Элизабет проехала дальше к востоку, а потом вниз в лощину, миновав все тот же бледно-желтый дом, и свернула вправо к ручью. Тускло блеснули его сумрачные воды, и она понеслась так быстро, как только могла – склон холма громоздился справа, старые фабричные здания смотрели на нее сверху вниз.

Автомобиль, который стоял возле дома Гидеона, был ржавый, помятый и незнакомый. Она не обратила бы на него внимания, если б не заметила кровавый мазок на крыле.

– Я сбил оленя на сто пятидесятом.

Ее отец выступил на крыльцо. Лицо искажено, глаза какие-то пустые и непроницаемые. Элизабет подняла голову от машины, провела пальцами по металлу.

– А где же вмятина?

– Его уже кто-то подстрелил, когда я его стукнул. Не особо-то и удар был. Просто задел слегка по касательной. Думаю, сейчас он уже готов, валяется где-нибудь в поле.

Она прикоснулась к кровавому мазку. Кровь высохла, но была еще липкой.

– А что ты тут вообще делаешь, папа? И чья это машина?

– Одного из прихожан. Я здесь из-за мальчика.

– А что с шеей?

– Да работал в саду, ведро свалилось со стремянки… К чему вообще все эти вопросы?

– Ты знаешь, как я ко всему этому отношусь.

Она имела в виду мальчика, и отец это понял. У Гидеона имелись причины любить церковь, но у Элизабет были свои собственные демоны, и со временем правила прояснились. Церковь – только по воскресеньям. В остальные дни недели отцу следует держаться в стороне.

– А как ты относишься к отдельной палате? Или к деньгам, которые мы собрали для оплаты лечения? Не думаешь ли ты, что у его отца есть такая сумма, а? Это все благодаря церкви, твоей матери и всем прочим людям, которых ты теперь и в грош не ставишь!

Элизабет переборола чувство вины – в этом не было ничего нового.

– Это ты попросил Гидеона позвонить?

– Произошел неожиданный поворот. – Он пожал плечами. – Все усложнилось. Время на исходе.

– Вообще не понимаю, о чем ты.

– Все смешалось воедино: детство, невинность, доверие… – Открыв дверь, он придержал ее. – Заходи.

Внутри было все так же грязно, все те же засаленные ковры и автомобильные запчасти.

– Он в ванной.

– Я подожду.

– Да не в этом смысле. – Отец поманил ее за собой. – Он не под душем или типа того. Просто мальчик неважно себя чувствует и на всякий случай хочет оставаться там. Он знает, что ты должна приехать.

Ее отец еще раз приглашающе взмахнул рукой, пропуская ее вперед. Встал слева от Элизабет, потянувшись одной рукой к дверной ручке, и она оказалась в пустом пространстве между его рукой и дверью.

– Дитя – вместилище любви, – произнес он. – И это то, что я не устаю повторять. Все, что сейчас происходит. Дорога, которая ведет отсюда… – Его рука коснулась ручки. – Все дело в чистоте и невинности.

– Мы по-прежнему говорим про Гидеона?

– Про Гидеона. Про семью. Про следующий час твоей жизни.

Отец открыл дверь, и Элизабет увидела все, словно сквозь туманную муть: Гидеона и избитую девушку, кровь, белую кожу и яркую серебристую ленту. Увидела все это, и не успело ее сердце стукнуть еще хотя бы раз, как она ощутила, что окружающий мир вдруг рассыпается на куски, превращаясь во что-то совершенно необъяснимое и жутко холодное. Элизабет не понимала, что происходит, – при всем желании не могла. Но заплывшие глаза были глазами Ченнинг, а это уж точно не отвечало никаким ее представлениям об окружающем мире. Элизабет инстинктивно поднырнула под руку отца и стала поворачиваться, стремясь обрести пространство и свободу действий, но он стоял прямо у нее за спиной и был наготове. Пришлепнул ее к дверному косяку одной рукой, а другой вдавил ей в шею что-то твердое и гладкое. Элизабет уперлась в косяк ногой, но даже тогда поняла, что опоздала. Электрический ток пронзил ее шею, и отец последовал за ней на пол, продолжая разряжать в нее шокер, пока она выкручивалась, бестолково молотила руками и ногами и чувствовала, что крик намертво застрял в горле. Все тело горело огнем. Вдохнув озоновый запах разряда, за дверью ванной успела увидеть Гидеона, застывшего с разинутым ртом, и Ченнинг, крик которой столь же безмолвно пытался вырваться наружу, как и у нее.