Леонора вздрогнула.
– Она любила тебя, Леонора, – печально сказал он упавшим голосом.
Она закрыла лицо руками.
– Она любила тебя. – Мистер Файерфилд коснулся ее колена, и на его печальном лице появилось умоляющее выражение. – Послушай меня, Леонора. Ты не знала, какой она была раньше. А я знал. Я видел, как она меняется с твоим появлением. Видел, как смягчается ее лицо, видел, как сияют ее глаза, когда она мечтала, чтобы ты жила спокойно и счастливо, в богатстве, с семьей и детьми. Видел, как она каждый вечер перед сном украдкой целует твою фотографию. Она любила тебя, Леонора, и часть ее оттаяла, исцелилась, когда ты появилась в нашей жизни.
– Как вы можете такое говорить? – возмущенно воскликнула она, убрав ладони от лица. – Уж вы-то знаете, как она обращалась со мной! Что я только ни делала, чтобы угодить ей! Что, не помните этого? У меня никогда не было друзей, я училась каждый божий день, я никогда не заговаривала без спросу. А она постоянно отталкивала меня, высмеивала. – Душевная боль затуманивала мысли, охватывала ее, как боль физическая. Леонора задыхалась, ей трудно было дышать. – Я была ребенком. Ребенком! Я пыталась завоевать ее любовь – и что взамен? «Я брошу тебя, Леонора. Я брошу тебя!» Каждый раз, когда она произносила эти слова, какая-то частичка меня умирала, пока наконец я не начала надеяться – и даже молилась об этом! – что она все-таки осуществит свою угрозу.
Мистер Файерфилд со страдальческим выражением на лице кивал, прикрыв глаза рукой.
– Да, я все знаю, – печально согласился он. – Она была жестока с тобой, а порой вела себя бессердечно. Наверное, я должен был останавливать ее.
«Наверное! – Внутри у нее все кричало от возмущения. – Он еще сомневается!»
– Но Элеонора считала, что защищает тебя. – Взгляд его устремился вдаль, как будто он пытался убедить в этом самого себя. – Когда она увидела тебя в сиротском приюте, когда увидела любовь к тебе в глазах того священника, ее захлестнули страшные воспоминания: ее собственный страх, беспомощность… и насилие.
– Отец Макинтайр был хорошим человеком! – воскликнула Леонора. – Он заботился обо мне, как никто в моей жизни.
– Я знаю. – Мистер Файерфилд поднял руку, останавливая ее. – Я знаю. Но Элеонора не доверяла священникам. Я просто пытаюсь сказать, что она хотела спасти тебя. И послала адвокатов, чтобы тебя защитить. – Он потер лоб. – Все сводится к страху, Леонора. В ее действиях не было логики, один лишь животный страх. Каждый раз, угрожая тебе, она думала, что защищает тебя. Таким было ее понимание любви. – Он положил руку Леоноре на плечо и заглянул ей в глаза. – Поэтому-то она и хотела, чтобы ты вышла замуж за Алекса. Думаю, Элеонора уже давно знала, что больна, и хотела защитить тебя на случай, если ее не окажется рядом. Но после вашей свадьбы ее старые страхи вернулись: ведь даже брачные узы могут быть ненадежными. Поэтому она и хотела, чтобы у тебя была эта недвижимость, что-то только твое, что-то такое, чего у тебя никто не отнимет.
Леонору мутило, к горлу поднималась тошнота.
– У меня все путается в голове! – воскликнула она.
– Я понимаю. – Перед ней опять сидело привидение – демоны горя и раскаяния вновь приняли старика в свои объятия. – Прости меня, Леонора. – Он опустил глаза. – Я не могу изменить прошлое. Надеюсь, ты сможешь отыскать хоть долю утешения в том, что я рассказал.
Он встал и шаркающей походкой направился к машине.
Ей вдруг снова стало холодно, кончики пальцев и ноги заледенели, лицо онемело от слез. Леонора повернула голову и взглянула на надгробный камень. ЭЛЕОНОРА Г. ФАЙЕРФИЛД. Она смотрела на большие печатные буквы на сером граните и думала об этой женщине. Теперь она видела: в глазах у тети скрывался страх. И понимала, чем он был вызван: это была ярость матери, отталкивающей свое дитя от летящей в него пули.
Глава 61
Через три месяца после того, как «форд» увез Леонору из Ванйарри-Даунс, скрывшись в предрассветном тумане, тот же самый «форд» вернулся обратно.
Тот январский день был одним из самых жарких за все время ведения наблюдений. Неистовые мухи тучами, похожими на черные торнадо, кружились над каждым живым существом. Том отгонял этих жирных волосатых насекомых, наблюдая за автомобилем, приближающимся по дороге в облаке пыли. Джеймс стоял совершенно неподвижно, не обращая ни на что внимания, пока машина, в последний раз громыхнув двигателем, не остановилась перед домом, после чего быстрым шагом направился к ней, усилием воли сдерживая себя, чтобы не побежать. Том схватил его за рубаху, но тот оттолкнул его руку. Первым вышел Алекс. Выглядел он веселым и довольным. Внутри у Джеймса разрасталась черная дыра. «Помоги мне, Боже, если он хоть пальцем коснулся ее…»
Но Том опередил его и подбежал поприветствовать Алекса еще до того, как Джеймс успел посмотреть тому в глаза своим тяжелым взглядом.
– «Америка, Америка! – безголосо затянул он. – Господь озарил своей милостью тебя!»[13]
Алекс расхохотался.
– Излил, – поправил он. – «Господь излил свою милость на тебя».
Он сердечно пожал Тому руку и дружески похлопал его по спине.
– Хорошо хоть я «Америка» разобрал правильно! Я вообще слаб в географии, – пошутил Том, краем глаза наблюдая за Джеймсом, и незаметно увел Алекса от машины. – Джеймс заберет багаж. Так как прошла ваша поездка?
Леонора открыла дверцу и вышла. При виде ее у него перехватило дыхание – от ее розовых губ, гладкой кожи, золотистых волос. Она была здесь! Мучительное бесконечное тиканье секунд наконец прекратилось – только что. Губы его зудели от желания поцеловать ее. Каждым нервом он жаждал прикоснуться к ней. Джеймс сделал шаг вперед, но Леонора едва заметно покачала головой.
– Не сейчас, – одними губами сказала она.
Оглянувшись на Тома, он увидел, что Алекс стоит к ним спиной. Не отрывая глаз от лица Леоноры, он потянулся через ее плечо за стоявшим на заднем сиденье чемоданом… и провел губами по ее щеке. От нее пахло духами. Он на мгновение коснулся ее талии, а потом вытащил чемодан из машины и отступил назад.
– Пойдем, Леонора! – крикнул Алекс, стоявший рядом с Томом. – Я умираю с голоду.
Леонора не смогла побороть морскую болезнь во время плавания по неспокойному океану, не смогла справиться с укачиванием при езде по бесконечным дорогам, и от этого лицо ее стало буквально зеленым. Сон слабо помогал преодолевать усталость и апатию. Каждый день она уходила на покой в самом начале вечера, а вставала, когда утро уже подходило к концу. И она знала причину этого. Она с невероятной радостью и леденящим ужасом понимала, что ее необычное состояние – тошнота и ощущение, будто кости вдруг стали мягкими, – связано вовсе не с долгим путешествием.
