— Ты только прикидываешься честной, а сама всю дорогу меня обманываешь. Нет бы признаться, что тебе хочется смыться от этого дерьма куда подальше! Вряд ли твоя карьера выиграет от того, что твоего сына привлекают за грабеж и хранение наркотиков. Разве не так? Сказала бы лучше прямо, что я тебе мешаю!
И она даже не попыталась урезонить Шейна; просто убедила себя, будто все эти обидные слова сказаны им сгоряча, а на самом деле он так не думает. Да и времени на уговоры все равно не было: ее самолет улетал в шесть часов.
Ну а потом она поступила в точности так, как и предвидел Шейн: дело сделала, а домой не вернулась. Она могла оказаться рядом с сыном еще семьдесят два часа назад, но ничего подобного не произошло. А почему? Да потому, что ей, видите ли, показалось, что для успешного решения проблемы Шейна не помешает поднабраться сил. Чувствовала себя измотанной, и стоило мистеру Льюису предложить ей бесплатный отдых, первый настоящий отпуск за многие годы, как она тут же согласилась.
В результате Шейн не мог не подумать, что сбылись худшие его предположения. Должно быть, он вбил себе в голову, будто мать бросила его, как бросил в свое время отец. Причем бросила именно тогда, когда он отчаянно нуждался в поддержке. Снова и снова, как наяву, слышала Джуди горькие слова, сказанные сыном перед самым ее отъездом в аэропорт: — Сказала бы лучше прямо, что я тебе мешаю.
И ведь все тревожные признаки — и дрожь в голосе, и взгляд раненого звереныша, и подступавшие к глазам слезы, которые он пытался скрыть за вызывающим поведением, — были совершенно очевидны. Но она не обратила внимания на его боль, не расслышала скрытую за грубыми словами муку.
Ей казалось, будто все эти годы она приносила жертвы, но это было заблуждением. Шейну приходилось отказываться от большего. Сначала понять, что происходит с сыном ей не позволяла изнуряющая борьба с бедностью, но и потом, когда острота денежных проблем притупилась, она отдавала предпочтение не сыну, а работе. И совершенно не понимала, как страдает Шейн. О, если бы ей удалось понять это раньше. Шейн, милый, несчастный Шейн… Ее родной Шейн… Ее…
— Джуди, что случилось? — тихонько спросила Барбара, от которой не укрылась произошедшая с собеседницей перемена. Джуди не отвечала, по-прежнему крепко сжимая в руке письмо.
— Джуди, можно мне взглянуть на факс?
Не дождавшись ответа, Барбара осторожно взяла из онемевшей руки листок и принялась читать.
Факс оказался извещением из полиции, да еще из отдела расследований случаев со смертельным исходом. «Трагическая гибель ребенка… — падение с высоты… состояние наркотического опьянения… эмоциональное состояние выясняется» — перечитала она несколько раз. Имя адресата и адрес отправителя были смазаны.
Барбара впилась взглядом в расплывающиеся закорючки, но тщетно: даже название города, из которого пришло сообщение, ей разобрать не удалось. Речь могла идти о любом ребенке, а стало быть, и о Дженни! При одной этой мысли желудок Барбары скрутило узлом, и она почувствовала, как у нее немеют ноги.
Все окружающее — и звуки и образы — перестало для нее существовать, словно она переместилась в иное пространство и иное время. Единственной реальностью стал листок бумаги в ее руке.
«…Трагическая гибель… падение… наркотическое опьянение», — страшные слова возвращались к ней снова и снова, заставляя по-иному взглянуть на приснившийся ночью тревожный сон о юной наезднице, уносимой в никуда, наезднице с неразличимыми чертами.
Падение? Однако Дженни всегда боялась высоты, и трудно представить, что могло бы заставить ее забраться на верхотуру… Эмоциональное состояние выясняется… Да, в последнее время Дженни и впрямь стала необычайно задумчивой. Можно сказать, ушла в себя: бывало, что дни напролет проводила в одиночестве, за закрытой дверью.
Но, с другой стороны, в подобном поведении нет ничего особенного. В ее возрасте многие девочки ведут себя точно так же, но со временем это проходит.
Но вот наркотики — этого исключить нельзя. Нынче наркотики повсюду, говорят, их пробуют даже дети из вполне благополучных семей. Вдруг Дженни запиралась в своей комнате именно по этой причине? Никогда раньше Барбара не задумывалась ни о чем подобном; мысль о наркотиках попросту не приходила ей в голову.
Конечно, прошлой ночью что-то было не так. Она чувствовала, Дженни нуждалась в ней. Не следовало ей уезжать так далеко от дочери. Гроза, так перекликавшаяся с ее мыслями… и этот сон. Ей было ниспослано предупреждение, а она не вняла. Не придала этому значения. Ну что бы ей взять да позвонить домой? На факсе было обозначено время — три часа пять минут, значит трагедия скорее всего произошла около полуночи. А гроза — гроза разыгралась около четырех по здешнему времени. В Нью-Йорке тогда было десять вечера, и беды еще не случилось. Дочь наверняка находилась дома. И почему она не позвонила? Поговорила бы с Дженни, почувствовала, что та расстроена, и наверняка сумела бы ей помочь. Прояви она такт и терпение, Дженни непременно рассказала бы, что у нее не так. У нее была возможность спасти свою дочь! Почувствовать по голосу: с ней что-то неладно. Ведь когда Дженни была маленькой, это удавалось без труда. Они были близки, как две части неразрывного единого целого. И вот прошлой ночью Дженни нуждалась в ней, а она даже не удосужилась набрать номер.
И такое бессердечие она проявила по отношению к дочери, которую любила больше всего на свете! Предпочла думать, что у Дженни все в порядке! Что с любой проблемой девочка в первую очередь побежит к маме! Внушила себе, будто между ними сохраняются особые отношения. Не желая замечать ничего другого.
А ведь Дженни и правда обращалась к ней. Тогда, на каникулах в Санубел, где они отдыхали без Пола, девочка ясно дала понять, что обеспокоена ухудшением отношений между родителями и во всех семейных неурядицах винит себя. Конечно, тогда она попыталась утешить, успокоить дочку, но не слишком-то в этом преуспела. Не зря ведь Дженни говорила, что ей хочется исчезнуть, чтобы только у мамы с папой все наладилось.
Сердце Барбары сжалось, дыхание ее стало прерывистым.
Беда стряслась около полуночи. Приблизительно в это время. Но… где же тогда был Пол? За все время пребывания на курорте Барбара вспомнила о нем впервые, но даже сейчас ей вовсе не хотелось бы увидеть его, разделить с ним свое горе. Она не желала ни утешать его, ни выслушивать от него слов утешения, и не испытывала к нему ни малейшей жалости. Должно быть, он стал для нее чужим еще тогда, когда впервые поднял на нее руку. Этот человек ничего для нее не значил. В их совместной жизни не было смысла.
Ничто, кроме Дженни, их не связывало: наверное, она знала это уже давно, но не хотела сознаваться даже себе. А ее нежелание развода объяснялось не только заботой о дочери, но и боязнью разрушить собственный привычный уклад жизни. Чтобы уйти от мужа, ей недоставало мужества. Но теперь все по-другому.
Если у нее хватит сил пережить случившееся, она сумеет преодолеть все, и не станет больше притворяться ради сохранения брака. Если Дженни каким-то чудом выживет, она посвятит свою жизнь тому, чтобы обеспечить новую, счастливую жизнь для них обеих. Но зачем тешить себя несбыточными надеждами? В факсе говорится о трагической гибели. Ясно и недвусмысленно. Ей необходимо лететь домой. Нужно велеть консьержу заказать билет на первый же рейс в Нью-Йорк. Она должна… — Вы чем-то расстроены? Что-то случилось? — Барбара непроизвольно протянула листок Диди.
