Соне потребовалось не менее получаса на то, чтобы распутать веревку; когда он наконец высвободился, мой папа, которого я так никогда и не видел, не подавал признаков жизни. Соня, решив, что Лик мертв, начал беспрерывно причитать: «Мой личный затраханный негритос! Лик, друг мой! Мой личный затраханный негритос!» Дерьмо! Черепок божился, что Соня любил Лика как брата. Даже больше, чем брата.
Если бы Лик не поднимался с пола, возможно, он остался бы жив. Но он не хотел лежать, а почему не хотел, этого Черепок объяснить не мог. Я знаю почему. Может быть, Лик понял, что с разбитыми губами жить ему незачем. Ну а Сильвия Блек и его ребенок? Могли ли они удержать его остаться на этом свете? Кто знает, может, в ту самую минуту он припомнил, как Джонни Фредерик танцевал с его возлюбленной в отеле «Монморанси», может, он припомнил вереницы белых парней, порхающих с его светлокожими сестрами по паркету танцевального зала, куда не допускался ни один чернокожий, кроме негров-музыкантов, которые считались чем-то вроде предметов мебели. Я думаю, он припомнил в ту минуту, как валялся там на полу, и решил: «Ну уж нет, больше я не стану прогибаться перед этими белыми кретинами». Кто знает? Лично я знаю одно: все говорили, что у моего папы было большое сердце, слишком большое для такого места, как Луизиана, так, возможно, это и убило его. Черт!
Голос старика ослабел, стал глуше, и вдруг, к удивлению слушателей, он затрясся от рыданий. Сильвия хотела посмотреть на него, но ничего не увидела — из ее глаз тоже лились потоки слез. Джим и Муса сидели неподвижно, не совсем понимая, что происходит. Сильвия яростно терла кулачками глаза, а когда отняла руки от лица, все оно было в помаде и разводах туши. «Я, наверное, выгляжу как клоун в цирке», — подумала она.
— Гляньте на меня, — сказал Двухнедельник, — пла́чу о человеке, которого никогда не видел. Да, нет большего дурака, чем старый дурак.
— А что произошло с Соней? — тихо спросил Джим.
— После того как Лик лег в землю (Представляете себе! Третьи похороны за месяц! Это ведь говорит о чем-то!), у него еще оставался бизнес здесь, в Монмартре, ну вы понимаете, о чем я. Примерно года через два Соня все-таки поехал в Нью-Йорк, надеясь разыскать там Сильвию. Но, думаю, он ее не нашел. До Крошки Анни, как я узнал, дошли слухи о его смерти. Он был убит за то, что занимался букмекерством, но подробности мне неизвестны. Я больше склоняюсь к мысли о том, что он погиб из-за того, что ему пришлось полезть в карман за нужным словом, а его там не оказалось.
Сильвия вытерла глаза рукавом и впервые за все время подняла голову. Муса, Джим и Двухнедельник разом уставились на нее, но вопросы в глазах этих трех мужчин были разные. Она с усилием попыталась проглотить стоящий в горле комок и крепко обхватила себя руками, словно удерживая в себе то, что кипело у нее внутри.
— А что случилось с Сильвией?
— С Сильвией? Что конкретно вас интересует? Вы же знаете, что с ней случилось. Она вышла за богатого итальянца по имени Тони Берлоне, и они вырастили дочь Лика (вашу мать) как своего общего ребенка.
— А вы пытались когда-либо ее разыскать? — спросила Сильвия, пристально глядя на Двухнедельника, и вдруг разглядела в его лице знакомые черты, которые прежде видела только в зеркале — это было то, что называют семейным сходством.
— А что у нас могло быть общего?
Сильвия снова попробовала сглотнуть застрявший в горле ком. Голова шла кругом, невыносимая ломота ощущалась во всех суставах. Холодная пустота в желудке вызывала тошноту. Так вот какое чувство наступает в финале! Но она не верила, что все завершилось окончательно.
— Ну а почему все-таки она не вернулась и не попыталась узнать, что с Ликом? — спросила Сильвия, и выражение лица старика стало таким, будто он вот-вот зарычит.
— Позвольте мне кое-что сказать вам, дорогая кузина. Любви за могилой не существует. Иногда она обрывается уже за городской чертой.
— Откуда вы это знаете?
— Я знаю лишь одно: судьба мужчины — умирать, а судьба женщины — выживать, но не спрашивайте меня, что труднее.
Эти слова резанули Сильвию почище бритвы, оставив в душе ее почти такой же глубокий след, как трагический блюз. Она поднялась на ноги; ее колотил озноб: нетвердо ступая, она направилась к входной двери, открыла ее и остановилась, ослепленная ярким солнечным светом. Так вот какова ее судьба и вот чем кончились все ее искания! Она плод не любви, а выживания; вот в чем ее тайна, о которой ее родители старались не задумываться. Она знала теперь, отчего возникает эта щемящая пустота внутри. Это зов назад, к предкам! Именно это, и ничто другое! А как тот, кого тянет назад, может двигаться вперед? Вдыхая воздух Монмартра, она рыдала, и рыдания ее были такими же душераздирающими, как сама ее история. За ее спиной послышались шаги. Сильвия обернулась, и лицо ее застыло и стало более непроницаемым, чем первая страница еще ненаписанной книги.
Джим потянулся к ней, и она вяло попыталась оттолкнуть его.
— К черту! — заплетающимся языком произнесла она. — Я…
Но наперекор себе она бросилась навстречу судьбе и позволила Джиму обнять себя, и в его объятиях почувствовала такую страсть, какой не испытывала уже бог знает сколько времени. Услышав, как гулко бьется в груди его сердце, она уже не в первый раз подумала о том, как такое большое сердце — сердце мужчины — может уместиться в щуплой груди этого белого мальчишки.
I: Сильвия и женщина с лицом цвета кофе
Аэропорт Хитроу, Лондон, Англия, 1999 год
В итальянской закусочной аэропорта Хитроу сидела темнокожая женщина. На ее лице кофейного цвета не было косметики, а волосы были заколоты простым узлом на затылке. Если бы проходившим сказали, что больше половины своей жизни эта женщина была при постоянном макияже, накладных ресницах и ногтях, никто бы не поверил. Напротив, у тех немногих, кто обращал на нее внимание, возникали мысли иного рода. Дело в том, что эта женщина с лицом цвета кофе была необыкновенно хороша. Конечно, ее нельзя было назвать молодой, но она была красива, красива той красотой, которая соблазняет молодых людей и будоражит воображение зрелых мужей. Первое, что бросалось в глаза, — спокойствие и уверенность в каждом ее движении. Глядя на нее, мальчики чувствовали себя мужчинами, а мужчины ощущали в душе юношеский пыл. Экзотика? Никоим образом нет. Изящество и изысканность.
Один из мужчин остановился и пристально посмотрел на нее. Серый костюм, темные с проседью волосы, сероватое лицо крутого бизнесмена, широкий галстук. Он смутно напомнил кого-то женщине с лицом цвета кофе, возможно, кого-нибудь из бывших клиентов. Но она предпочитала сейчас не вспоминать о прежних временах.
Никто из тех, чей взгляд задерживался на ней, не поверил бы, что она нервничает. А она нервничала. Нервничала потому, что ждала двоюродную сестру, которую до этого никогда прежде не видела. Более того, оба престарелых брата ее американского дедушки (если они были таковыми в действительности), такие же разные, как белые и черные клетки шахматной доски, умерли за месяц до этого с интервалом в несколько дней (этот факт оказался единственным, что сблизило этих абсолютно несхожих людей). Поэтому двоюродная сестра, которую она прежде никогда не встречала, была ее единственным оставшимся в живых родственником.
