Книга Лира Орфея - Робертсон Дэвис

— Симон, ты счастлив? — спросила Мария. — Надеюсь, что да. Ты столько труда вложил.

Мария, Артур и Даркур ужинали вместе после торжественного открытия мемориальной галереи. Генерал-губернатора и его свиту с поклонами и благодарностями усадили в машины: князя, княгиню и Аддисона Трешера отвезли в аэропорт и посадили на самолет с обильными заверениями во всяческом почтении (княгиня успела еще раз шепотом поблагодарить Даркура за тактичное умолчание о рисунке старого мастера, сделанном рукой Фрэнсиса и ныне служащем рекламой ее косметических товаров). Клемента Холлиера и Пенни Рейвен проводили до рукава, через который шла посадка на другой самолет, в Торонто. Все правители, короли и мудрецы разъехались, и трое друзей наслаждались уединением.

— Настолько, насколько я вообще способен быть счастливым, — ответил Даркур. — Это что-то вроде золотой дымки. Надеюсь, вы тоже счастливы.

— Отчего же нам не быть счастливыми? — сказал Артур. — Нас хвалили, нас превозносили и чесали за ушком совершенно не по заслугам. Я чувствую себя самозванцем.

— Это всё деньги, — сказала Мария. — Наверно, не стоит недооценивать деньги.

— В основном не наши, а дяди Фрэнка, — уточнил Артур. — Сундуки почти опустели. Теперь нужно несколько лет, чтобы резервуар наполнился снова и фонд мог сделать что-нибудь еще.

— О, это ненадолго, — заверила Мария. — В банке говорят, года три. Тогда мы сможем еще что-нибудь сделать.

— А какую роль вы на этот раз выберете? Меч Рассудительности или Млекоточащую Грудь Сострадания?

— Меч, конечно, — сказал Артур. — Грудь только подставь — обязательно кто-нибудь укусит. Не попробовав, не узнаешь, как трудно раздавать деньги. То есть разумно раздавать. Посмотри на нашу галерею. Сколько нам пришлось драться!

— Да, но драться очень интеллигентно, возвышенно. Ловко жонглируя самолюбием разных людей и их разнообразными интересами, причем иногда приходится делать вид, что ты об этих интересах понятия не имеешь. Приходится вертеться ужом, чтобы никому не пришлось из-за выражения благодарности потерять лицо. Спорю на что угодно: если старина Фрэнсис все это видел, он сейчас катается со смеху. Старый черт ценил иронию. А его большая тайна — ангел-идиот, первая попытка его родителей, — осталась тайной, хотя почти наверняка ее рано или поздно разнюхает какой-нибудь любопытный. Эти всё объясняющие стены на деле объясняют далеко не все.

— Это было приключение, а я всегда жаждал приключений, — сказал Артур. — И опера тоже была приключением. И всем этим мы обязаны дяде Фрэнку, не забывайте.

— Как мы можем об этом забыть? — воскликнула Мария. — Ведь ничего не кончилось. И у Шнак дела идут потихоньку.

— Не так уж и потихоньку, — возразил Даркур. — Да, оперу больше не ставили; пока не ставили, но кое-какой интерес есть. Зато большой главный фрагмент — майское гуляние королевы — уже несколько раз исполняли очень хорошие оркестры, и всегда с упоминанием, что это из оперы. Шнак идет в гору, а Нилла говорит, что возродился даже интерес к Гофману-композитору.

— Знаете, при первой встрече Нилла мне страшно не понравилась, — сказала Мария. — Она так ужасно себя вела на том артуровском ужине. Но она идеальная крестная мать… розовенькая фея-крестная. Она посылает Дэви замечательные деревянные игрушки: поезда, тележки и все такое, и все время просит, чтобы мы привезли его в Париж, повидаться с ней. Не то что этот вонючка Пауэлл. Он пишет иногда, но о мальчике вообще не упоминает. Только о себе, любимом. Надо сказать, что у него дела идут хорошо. Последняя новость была, что он поставил отличного «Орфея»[133]в Милане. Клем и тот лучше как крестный отец. Он подарил Дэви книгу артуровских легенд с чудными иллюстрациями — Дэви сможет ее читать лет с десяти. А Пенни подарила первоиздание «Охоты на Снарка». По-моему, эти профессора вообще не понимают, что такое трехлетний ребенок.

— Может быть, эти подарки на самом деле для тебя, — сказал Даркур. — «Снарк» — отличная аллегория нашей затеи с оперой, и наш Снарк в конце оказался только наполовину Буджумом.

— У меня так руки и не дошли до этой поэмы, — вмешался Артур. — Симон, я тебя умоляю — просвети меня, темного. Кто такой Снарк? А Буджум? Наверно, мне следует это знать.

— Но если не прочитаешь, так и не узнаешь. Краткая справка: Снарк — это очень привлекательный объект поиска, который, будучи найденным, может оказаться неожиданно опасным — то есть Буджумом. Для неуемных романтических душ, одержимых изыскательством, любой Снарк может оказаться Буджумом. Это великолепная аллегория всех приключений в мире искусства.

— Аллегория, аллегория… Да, я знаю, что такое аллегория. Симон, это ведь ты повесил ту цитату из Китса прямо над картиной дяди Фрэнка. «Жизнь любого человека, который хоть чего-нибудь стоит, — непрерывная аллегория». Ты на самом деле в это веришь?

— Неужели я тебя не убедил? Это одно из великолепных озарений, какие часты у Китса в письмах. Оно — из обычного письма к брату и сестре о самых заурядных вещах. Всего лишь кусок письма, но какая в нем мудрость!

— Ты меня уже несколько раз убедил, но я каждый раз почему-то разубеждаюсь. Это очень пугающая мысль.

— Не пугающая, а возвышающая, — поправила Мария. — «Жизнь любого человека, который хоть чего-нибудь стоит…» — это заставляет задуматься, стоит ли чего-нибудь твоя жизнь, а если да, то в чем ее невидимая тебе тайна.

— Я лучше соглашусь, что моя жизнь ничего не стоит. Мне не нравится думать, что в ней есть какой-то узор, которого я не вижу и, скорее всего, никогда не увижу.

— Не смей говорить, что твоя жизнь ничего не стоит, дорогой, — сказала Мария. — Я лучше знаю.

— Заявлять свои права на аллегорию — это как-то несообразно. Все равно что заказать статую себя самого в обнаженном виде со свитком в руке.

— Китс писал второпях, — сказал Даркур. — Он мог бы с тем же успехом сказать, что в основе жизни человека лежит скрытый миф.

— По-моему, от этого ничуть не легче.

— Артур, ты иногда бываешь страшно ненаблюдателен, чтоб не сказать туп, — заметил Даркур. — По-моему, мы уже достаточно накачались этим превосходным бургундским, чтобы я мог задать тебе очень личный вопрос. После всей этой истории с оперой неужели ты даже не догадываешься, каким может быть твой миф? И Марии, и Пауэлла? Это прекрасный миф, и я, как сторонний наблюдатель, могу подтвердить, что вы его очень элегантно воплотили.