Девушка ответила ему изумленным взглядом.
— Держать тебя взаперти в Центральном Цилиндре, но не рабыней, а пленницей, как подобает высокородной женщине, и в будущем подыскать тебе такого мужа, чтобы твой брак послужил в будущем на благо политических интересов Ара?
В её глазах стояли слезы.
— Таким образом, — задумчиво продолжал Марленус, — хоть один из Хинрабиусов послужит, наконец, интересам Ара.
— Тогда я буду большей рабыней, чем самая последняя из них, — едва сдерживая рыдания, пробормотала она.
— Я освобождаю тебя, — объявил Марленус. — Я дарую тебе свободу, и ты вольна делать, что хочешь, и идти, куда пожелаешь.
Она смотрела на него расширившимися от изумления глазами.
— Ты будешь получать от государства пособие, — продолжал Марленус, — достаточное для нужд женщины высшей касты.
— Убар! — воскликнула Клаудия. — Убар!
Он обратился к стоящим рядом с ней охранникам:
— Проследите, чтобы с ней во всем обращались как с дочерью бывшего главы городской администрации.
Рыдающую Клаудию вывели из зала.
Вслед за этим потянулась бесконечная цепочка рассмотрения множества других дел. Среди прочего, я помню, встал вопрос о более чем сотне экзотических рабынь из дома Кернуса — девушках в белых туниках, выращенных в неведении о существовании мужчин.
— Они ничего не знают о настоящем рабстве, — заметил Марленус. — Пусть продолжают оставаться в неведении.
Марленус распорядился, чтобы с девушками обращались мягко и посвятили в жизнь Ара со всей возможной в этом суровом мире заботой. После освобождения их должны будут направить в горианские семьи, в хозяйстве которых нет рабов.
Я получил тысячу двойных золотых монет за победу в скачках на приз убара. Встретив в зале суда Фламиниуса, я отдал восемьсот монет ему, чтобы он смог возобновить свои исследования.
— Твои сражения ещё не окончены, медик, — сказал я ему.
— Спасибо, воин, — поблагодарил он.
— Много ли найдется желающих работать с тобой? — спросил я, вспоминая об опасностях, связанных с его исследованиями, и враждебное к ним отношение посвященных.
— Кое-кто уже есть, — ответил Фламиниус. — Уже восемь очень хороших человек вызвались помогать мне. И первой из них, показавшей пример и подбодрившей остальных, была женщина из касты медиков, жившая некогда в Треве.
— Не Вика случайно её имя? — поинтересовался я.
— Да. Ты её знаешь?
— Когда-то знал, — сказал я.
— Она занимает видное место среди медиков города, — заметил он.
— Думаю, она окажется для тебя отличным сотрудником, — сказал я.
Мы обменялись рукопожатием.
Из двухсот оставшихся у меня золотых монет все, кроме одной, я отдал, чтобы освободить Мелани, служившую на кухнях Кернуса, и дать ей кое-какие средства на жизнь. Этих денег, оставшихся после её покупки, обошедшейся мне в смехотворно малую сумму, ей, некогда бывшей ткачихе, вполне должно было хватить, чтобы открыть в Аре собственную мастерскую, закупить материалы и нанять рабочих из своей касты.
Последнюю золотую монету двойного веса я вложил в ладонь Квалиуса, слепого игрока, также находившегося сейчас в зале суда убара и, как и Хул, принадлежавшего к партии Марленуса.
— Ты — Тэрл Кэбот? — спросил он.
— Да, — ответил я, — тот, кто некогда был Куурусом. А этот двойной тарн я даю тебе за ту давнишнюю победу над виноделом у главных ворот. В тот раз ты не принял от меня золота, считая его грязным.
Квалиус улыбнулся и взял золотой кружочек.
— Я знаю, что золото Тэрла Кэбота не может быть грязным, — сказал он, — и принять его от тебя считаю за честь.
— Ты заслужил его, — заверил я слепого игрока.
В зале суда мне на глаза попалась Нела, стоявшая в окружении ещё нескольких девушек из бань. Она вся светилась радостью вновь обретенной свободы. Я не удержался и поцеловал её. Была здесь и Таис, освобожденная, как и остальные сторонники убара, вместе с другими девушками с Горшечной улицы. Позднее по их просьбе им во владение передали нескольких бывших охранников дома Кернуса, включая и Вансиуса. Теперь судьба стражников едва ли могла вызвать чью-то зависть: после того как они надоедят девушкам, те вполне могут продать этих рабов по своему усмотрению.
Я уже был готов покинуть зал суда.
— Останься, — попросил Хул.
— Мне здесь больше нечего делать, мой маленький друг, — ответил я.
Выйдя из зала, я направился в свою комнату. Через час, а может, и раньше на черном тарне я покину стены Ара. Моя работа в этом городе закончена.
С тяжелым сердцем брел я в одиночестве по залам Центрального Цилиндра Ара.
В конечном счете во многом я потерпел поражение.
Я оставлял за спиной один коридор за другим, проделывая обратный путь из зала суда к своей комнате.
Мимо меня тянулись многочисленные маленькие двери с тяжелыми замысловатыми замками, чередующиеся с дверьми, запертыми только затянутыми на узел веревками.
Через час я покину этот город.
Внезапно я остановился, не в силах отвести взгляд от одной из маленьких узких деревянных дверей, ведущей, несомненно, в жилище раба. Меня словно громом поразило. Мои глаза впились в узел на веревке. Я присел рядом с дверью и непослушными, дрожащими руками прикоснулся к узлу.
Это был замысловатый, сложный, сделанный слишком по-женски узел со множеством хитроумных переплетений и петелек. У меня перехватило дыхание. На мгновение мне показалось, что пол уходит у меня из-под ног. Узел был удивительно красив.
Я дотронулся до него и, едва дыша от волнения, принялся осторожно распутывать изящное переплетение веревок. Я уже почти развязал его, как внезапно меня словно что-то подбросило на ноги, и я, вскочив как безумный, бросился назад в зал суда. Рабыни, попадавшиеся мне на пути, в страхе жались к стенам. Мужчины уступали мне дорогу. Вслед мне неслись какие-то крики, но я не замечал ничего вокруг. Я бежал, не останавливаясь, пока снова не ворвался в зал суда.
Здесь, перед троном убара, стояли в коротких туниках государственных рабынь две девушки.
Я остановился как вкопанный.
Хул схватил меня за руку, удерживая на месте.
С девушек снимали оковы, чтобы отдать их воинам.
Обе они были очень красивы, в серых туниках, с волосами, зачесанными назад, в серых ошейниках и в тон им серых ножных браслетах на щиколотках, с привязанными к ним пятью колокольчиками.
Одна из них была стройной и хрупкой, с большими серыми глазами. Волосы и глаза другой девушки были темными, а сама она, казалось, была рождена для страсти и любви.
