До самого отъезда в аэропорт они болтали о всякой чепухе. Поль настоял на том, чтобы ехать вместе, хотя его собственный самолет вылетал только на другой день. Керри не спорила, казалось, что все это ей безразлично. В зале вылета шумела, смеялась и суетилась толпа. Они вместе прошли до проходов специального досмотра, которые вели к залам посадки. Момент расставания приближался, и Поль, как он и боялся, чувствовал себя все более неловко. Он не ждал, что все будет так просто. Керри привлекла его к себе, словно они были одни во всем зале, и долго обнимала его среди толпы.
— Все было хорошо, — сказала она наконец, — спасибо тебе.
В эти обыденные слова Керри вложила всю мыслимую нежность и чувство. Поль погрузил взгляд в зеленые глаза Керри и почувствовал такое волнение, что не смог произнести ни слова. Тогда она подергала его за черные пряди волос, спадавшие ему на уши, и сказала смеясь:
— До следующего раза! Если все сойдется…
Потом она исчезла в потоке пассажиров, направлявшемся к зоне вылета.
Поль вспоминал все это, протирая трубу. Инструмент выглядел теперь сверкающим и чистым. Он требовал дыхания и жизни. Поль сыграл несколько нот и гаммы.
Это был вторник. Поль подумал о Мэгги, которой назначил свидание на вечер. Милая, веселая, энергичная девушка, с которой при всем том не о чем говорить. Вечер, конечно, будет приятным.
Поль встал и прислонился к окну. Разглядывая геометрический пейзаж города, он тихо сыграл мелодию Майлза Дэвиса, потом вдруг бросил взгляд на почту, которую в его отсутствие принесла горничная. Один из конвертов привлек его внимание. Он был большего размера, чем обычно, грубоватый и с какими-то голубыми разводами. На нем печатными буквами был выведен адрес Провиденса. Кто-то там переслал его дальше.
Поль вскрыл конверт и вынул пять листочков, исписанных с обеих сторон округлым и правильным почерком, иногда выдававшим волнение автора.
Рио-де-Жанейро, 12 августа.
Месье!
Мы не виделись после короткой встречи в отеле «Океания». Я непременно хотела поблагодарить вас за то, что вы сделали. Что-то подсказывало мне, что я могу вам доверять, но я боялась поставить на кон то, что считала своим последним шансом. Вы не только помогли мне, но и проявили человеческое участие, которого мне так давно не хватало. А между тем у вас были все основания меня ненавидеть. Я ведь играла свою роль в осуществлении плана, который сегодня кажется мне еще более чудовищным, чем прежде. Из фавелы военные отвезли меня в госпиталь, где я пробыла под охраной пятнадцать дней. Врачи были очень любезны и, мне кажется, сделали все возможное. Они помогли мне разобраться в том, что называется циклическими нарушениями душевного равновесия, термине, который их успокаивает и позволяет не анализировать глубинные причины моих действий. Но ведь, по правде говоря, это и не их дело. Они стабилизировали мое состояние при помощи медикаментов, которые я принимаю каждый день. Как это, кажется, обычно бывает при такого рода заболеваниях, улучшение состояния рождает ощущение пустоты. Я больше не ощущаю пароксизмов страха и грусти, которые раньше заставляли меня желать свести счеты с жизнью. Вместе с тем я лишилась и ощущения восторга, который время от времени укутывал мир в сверкающую пелену и придавал чувствам такую остроту, какую я не в силах описать. Эта беспричинная радость, поднимавшаяся из самой глубины моего существа, распространялась повсюду вокруг, сглаживая шероховатости мира и делая его гладким, легким и восхитительным. Сегодня я вижу все хорошее и все плохое с такой отчетливостью, что это меня даже немного пугает. Я ощущаю всю пронзительность и остроту вещей, чувствую их контуры и вес. Это неприятно и даже болезненно, но, по крайней мере, не дает мне совершать опасных поступков и пускаться в губительные предприятия. Короче говоря, я стала разумным и взвешенным человеком. Это удивляет и утешает меня, иногда рождая легкую грусть.
Я стала много думать о своем прошлом и том, что пережила за последние месяцы. Конечная цель моих действий была трагической, а их непоследовательность очевидной. Между тем я не чувствую никакого сожаления. Я жила на всю катушку и окунулась в жизнь с такой смелостью, которой бы мне никогда недостало в «нормальном» состоянии. И вот я попала сюда, в Бразилию, где никогда бы не оказалась, не сложись все так необыкновенно.
После окончания лечения меня много раз допрашивала не только местная полиция, но и французские и американские агенты. Они дали мне понять, что все это дело следует сохранить в тайне. Пресса описывала события в успокоительном тоне. Журналисты так ничего и не узнали об истинной сути проекта. Для них все свелось к перестрелке в одной из фавел. Из Хэрроу они сделали трагически погибшего несчастного активиста-эколога, а из меня — его спутницу. Мне было тем проще молчать о подлинных масштабах задуманной операции, что множество ее деталей остались мне неизвестны. Сейчас я и не хочу их знать.
Французские власти сделали все для того, чтобы без лишнего шума переправить меня на родину. Только накануне отъезда я приняла решение остаться здесь.
Все эти допросы и лечение в больнице постоянно возвращали меня к прошлому, не оставляя времени оглянуться вокруг. Лишь за день до отъезда я вгляделась в окружающий мир и ощутила его. Вы, возможно, сочтете, что это один из моих дурацких вывертов, но тут уже ничего не поделаешь. Реальность часто кажется мне лишь оборотной стороной мечты. Думая о Жуакине, ночи в Байшада и террасе в «Ларанжейрас», с которой я смотрела на льющийся теплый дождь, я вдруг поняла, что все это по-прежнему живо вокруг и я не хочу никуда уезжать.
Дипломатом, понятно, это не нравилось, но ведь они привыкли подчиняться желаниям людей, которых вовсе не понимают. Они согласились не репатриировать меня во Францию и даже позаботились о бразильском виде на жительство прежде, чем вернули мне паспорт. В знак особого расположения они снабдили меня некоторой суммой денег, которыми располагают, чтобы помогать ограбленным за границей соотечественникам. Вот так я и осталась здесь. Я отправилась повидать Жуакина, и он нашел мне квартирку недалеко от своего дома. Я была согласна жить и в фавеле, но он решительно протестовал. Вы не знаете этого человека, но, кажется, я вам о нем говорила. Он инвалид и служит портье в отеле «Ларанжейрас». У него очень определенные представления о том, что подходит и что не подходит, как он выражается, дамам, и особенно иностранкам.
Я хотела сразу же найти работу, но, едва обосновавшись в квартире, решила повременить с этим. Я долго гуляла по городу и старалась совершенствовать свой португальский (я начала изучать его в больнице). Больше всего я любила спускаться по горбатым переулкам к аэропорту Сантуш-Думонт. Оттуда открывается самый прекрасный, на мой взгляд, вид на залив Рио. Там нет пляжей, и ничто не напоминает о каникулярном времяпрепровождении. Вокруг только насыпи и заброшенные производства. Это место замусорено и не тронуто одновременно, ибо контуры холмов и гармония побережья производят странное впечатление, что ты первая проникла в этот мир, как некогда португальские путешественники.
