дальше улетают эти несчастные птицы в глушь, на недоступные ручьи, где можно надеяться, что человек до них не доберется. На реке их теперь уже почти никогда не увидишь.
В море близ берегов мыса Лопес за последнее время получила чрезвычайное распространение охота на китов. В начале июня киты плывут из южных морей на север, ближе к экватору. Они устремляются в более теплые воды, потому что в это время в южном полушарии наступает зима. Богатый рыбой район бухты Мыса Лопес — излюбленное их местопребывание. Здесь-то на них и охотятся норвежские китобои с июня до октября. Китобойным промыслом занимаются моряки из двух маленьких норвежских городов, причем применяют они совершенно новые способы. Маленькие быстроходные суда снабжены особой пушкой, стреляющей большим тяжелым четырехзубым гарпуном, который сразу же убивает кита. Эти маленькие суденышки ходят по морю на двести километров в окружности. После того как кита убьют, его обвивают тросом и доставляют в гавань Мыса Лопес. Там, в тихой маленькой бухте, стоит большое здание, где есть и особые дробилки для измельчения китового жира, и большие железные паровые котлы, в которых из этого жира вытапливают ворвань.
Когда я побывал у норвежских китобоев, меня поразило, что китовый ус, который раньше всегда шел в дело, сейчас, как ни на что не годный, выбрасывается в море. Еще несколько лет назад китовый ус составлял главную выгоду китобойного промысла.
— Что поделать! — говорит мне капитан китобойного судна, — все решает мода. Женщины уже почти совсем отвыкли от корсетов, к тому же вместо китового уса сейчас пользуются стальными пластинками.
Добываемая из китового жира ворвань идет в Европе на изготовление различных составов, которыми смазывают кожи. За последнее время с помощью различных химикалий удается обработать ворвань так, что уничтожается ее отвратительный запах. Это дает возможность изготовлять из нее также и маргарин.
Мясо и кости кита, которые прежде выбрасывали, перемалывают в больших машинах, пропускают сквозь сито и, прибавляя определенные химикалии, делают из них искусственное гуано, которое служит в Европе удобрением для цветов и высоко ценится. И сама ворвань, и гуано до такой степени отравляют в этой маленькой бухте воздух, что спрашиваешь себя, как же сто тридцать человек команды китобойного судна могут выносить это зловоние месяцами.
Море вокруг китобойных судов кишит рыбой, которую привлекают выброшенные за борт китовые отбросы. Десятки крупных акул снуют вокруг.
За месяц обычно удается забить около тысячи шестисот китов. Наготове стоит пароход с железными цистернами, в которых дорогостоящую ворвань повезут в Европу. Иногда, однако, бывает — и неизвестно по какой причине, — что забой очень невелик и люди возвращаются домой почти с пустыми руками. Да и на этот год виды не очень-то благоприятны. За первые две недели забито не больше десятка китов.
Ойембо, школьный учитель в девственном лесу
Когда я первый раз приехал в Ламбарене, там на миссионерском пункте, как я об этом уже говорил в своей книге «Между водой и девственным лесом», работал тридцатилетний учитель по имени Ойембо. Слово «ойембо» означает на местном языке «песня».
Наверное, ни к кому еще такое красивое имя не подходило больше чем к этому учителю-негру. Я сразу же привязался к этому умному, доброму и скромному человеку. Он так располагал к себе, что в его присутствии вы испытывали даже некоторое смущение.
Жена его была, как и он, обаятельной и трудолюбивой. А как они сумели воспитать своих троих малышей. Вся семья жила в бамбуковой хижине. Это и была казенная квартира нашего школьного учителя.
Ойембо переводил мои проповеди на местный язык. По субботам он приходил вечером ко мне, чтобы все прорепетировать. Я должен был слово в слово пересказать ему всю проповедь, чтобы в нее не попали какие-нибудь непонятные ему или непереводимые на пангве слова. Как надо было быть осторожным, чтобы не говорить о том, чего негры не в состоянии себе даже представить! Некоторые евангельские притчи приходилось или совсем пропускать, или прибегать к подробнейшим пояснениям, ибо жители Огове не знают, например, что такое виноградная лоза или нива.
В конце войны, когда миссионерскому пункту из-за недостатка средств пришлось сокращать число служащих, Ойембо оставил свое место учителя, чтобы перебраться в родную деревню, расположенную довольно далеко от нас, возле озера, и окруженную лесом. Он уже немало натерпелся и перед тем, так как скудного жалования его было недостаточно, чтобы прокормить себя и семью. Теперь ему надо было найти какой-то заработок. И вот он решил завести плантацию.
Когда в 1924 году я снова приехал в Африку, я встретил Ойембо на побережье. Он только что вместе с другими мужчинами из своей деревни привел по Огове огромный плот и получил за этот плот от голландской фирмы, на которую он работал, немалые деньги.
— Хорошо ты устроился, Ойембо, — сказал я, — ты взялся торговать лесом, а это самый верный способ разбогатеть.
— Да, дела у меня идут неплохо, — как всегда скромно ответил он. Едва успел я спросить его о жене и детях, как он уже должен был снова спешить, чтобы присутствовать при обмере и сдаче привезенного им леса. Мне же надо было идти платить пошлины за прибывшие грузы. Собственно говоря, это было даже хорошо, что нам в этот день не довелось много говорить друг с другом. Ойембо-лесоторговец был для меня уже не тем, чем был Ойембо-учитель. Ведь именно на него-то и возлагали мы такие большие надежды по части просвещения и воспитания детей. Мы ждали, что он покажет своим сверстникам, которые все кинулись зарабатывать деньги, что есть на свете нечто более высокое — благородный самоотверженный труд. Сверстники его, учившиеся вместе с ним в миссионерской школе и выдержавшие выпускные экзамены в тот же год, что и он, пренебрежительно отнеслись к тому, чтобы стать учителями. Перебиваться всю жизнь на скудном жаловании и с утра до вечера иметь дело с упрямыми мальчишками — все это их нисколько не привлекало. А ведь они знали, какой недостаток испытывает колония в учителях-африканцах, а ведь миссионеры усиленно уговаривали их предпочесть дело воспитания подрастающего поколения погоне за деньгами. Однако у каждого из них был свой предлог, своя отговорка, почему полученные в школе знания он должен сейчас в первую очередь применить, работая в Колониальном управлении в качестве простого писца или сыскав себе прибыльное место в одной из лесоторговых фирм. Одному надо было уплатить долги брата, другому — свои собственные, третий собирался
