милю к западу от первого построенного нами иглу. Гость разыскал нас и сказал, что на стоянке он оставил ангеко[122] Мингумайло с двумя его женами. Они направились сюда незадолго до нас, но теперь уже давно голодают. Ну-ок-конг пришел к нам, чтобы выяснить, не сможем ли мы ему чем-нибудь помочь. Паренька снабдили всем в изобилии, и я никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь съел за один раз так много, как он.
На следующее утро Угарнг отправился к кораблю, увозя с собой различные подарки от Эбербинга его старухе бабке и друзьям — тюленье мясо и т. п. Я послал письмо капитану Бадингтону, предпочитая оставаться здесь, пока не закончу все наблюдения. Занимаясь своими наблюдениями, я жестоко «обжег» себе пальцы, схватившись голыми руками за карманный медный секстант. Да, именно «обжег», ибо ощущение было точно таким, как если бы я схватился за раскаленное докрасна железо. Ногти на руках напоминали теперь обожженную кость или рог, кончики пальцев и по внешнему виду и по испытываемой боли, казалось, были обожжены сильным огнем.
3 февраля на льду появилось несколько карибу. Они медленно шли на север цепочкой один за другим и приблизились на четверть мили к нашим иглу. Заметив оленей, я отдал ружье Эбербингу, чтобы он испытал свое умение и попробовал застрелить оленя. Но заряд пороха был слишком мал, охотник промахнулся, и встревоженные карибу умчались быстро, как ветер, к превеликому нашему прискорбию.
В эту ночь около 12 часов нас разбудил крик человека, явно попавшего в беду. Крик доносился из прохода, который вел в иглу, и Эбербинг тотчас ответил на него, пригласив неизвестного войти. Человек вошел, и, как вы думаете, кто же стоял перед нами? Сам ангеко Мингумайло!
Он был так слаб, что с трудом произносил слова. Гость сказал нам, что очень болен, голоден и хочет пить, ибо вот уже почти месяц, как он и его семья почти ничего не ели. Вошедшему немедленно показали на мороженое тюленье мясо и пригласили его отведать. Изголодавшийся шаман молниеносно набросился на еду, как голодный медведь. Трудно передать, как он поглощал пищу. Съел этот человек столько, что это свалило бы наповал шестерых белых, но ангеко, видимо, не испытывал никаких неприятных ощущений. Когда ему дали воды, он одним духом влил в свой верблюжий желудок целые две кварты. Видя, что наш добытый дорогой ценой запас свежей пищи подвергается столь энергичному нападению, я не на шутку испугался, опасаясь, что гость может съесть все до последней крошки. Накормить голодного — святое дело, и все мы были готовы это сделать. Но у гостя был такой же огромный и прожорливый желудок, как у белого медведя, и мы набивали этот желудок за счет нашего ограниченного запаса. Этого нельзя было спокойно вынести. Я уже начал проявлять беспокойство, когда ангеко наконец спасовал. Видимо, он уже не мог съесть больше ни одного кусочка. Насытившись до предела, гость свалился на пол иглу, предоставив своему организму решить сложную задачу — переварить огромное количество поглощенной пищи.
Немного позже ангеко сообщил нам, что вместе с ним пришла одна из его жен, но направилась в другое иглу. Вторая жена шла с ними, пока не выбилась из сил, и он был вынужден оставить ее и отправиться за помощью. Ангеко построил для женщины иглу, а затем поспешил в наше снежное поселение. Утром Ну-ок-конг понес женщине продукты и вскоре привел ее к нам. Тем самым число едоков, готовых помочь израсходовать наши запасы, увеличилось на четыре рта. В дополнение к нашим трудностям на следующий день возвратился Угарнг и привел с собой еще троих изголодавшихся людей, не считая его самого. То были мать Угарнга — Укийокси Нину, его племянник Этерлунг и племянница Укудлир. Итак, все вновь прибывшие оказались родичами Эбербинга.
Хотя Угарнг привез мне новые припасы с корабля, я отчетливо сознавал, что как бы охотно ни помогал моим последним товарищам по нужде, все же не хотел бы снабжать всех прибывающих незнакомцев, особенно ангеко. Тогда я решил положить этому конец и как можно скорее. Впрочем, ангеко через день-другой сам ушел от нас в другое место, где его позднее нашли вместе с женами опять умирающими от голода.
После их прибытия жизнь наша потекла своим чередом с повседневно повторяющимися событиями. Порой удавалось добыть тюленя — в основном благодаря Угарнгу и Эбербингу, и тогда начиналось пиршество, причем гостям подавали сырое мясо.
Эбербинг был самым упорным и неутомимым охотником за тюленями, каких я знал. За этот сезон он добыл больше тюленей, чем любой другой иннуит. Однажды, отправившись на промысел с моим ружьем, он притащил четырех тюленей. Всего же в этот раз он застрелил шесть тюленей, но двух не удалось достать из воды.
Но, даже добыв четырех тюленей, Эбербинг оставался в поселении лишь столько времени, сколько длилось пиршество, а затем снова отправился в поход, рассчитывая, что я, как обещал, присоединюсь к нему. Свое обещание я и выполнил 16 февраля, на 38-й день после ухода с корабля. Итак, я пробыл среди иннуитов уже 37 дней, и теперь моим спутником был иннуит Джек.
Мы прибыли в иглу Угарнга примерно в семь часов вечера; нас встретила Кунниу, так как сам хозяин ушел промышлять тюленя. Здесь я пробыл до 18 февраля, по мере сил помогая эскимосам и с интересом наблюдая за тем, какими способами эти дети Севера ухитрялись поддерживать свою жизнь и наслаждаться ею.
Я жил в иглу уже 42 дня, в основном питаясь той же пищей, что и иннуиты, и придерживаясь их образа жизни. Мне казалось, что я уже накопил известный опыт, и, сделав несколько наблюдений, чтобы определить свое местонахождение, стал готовиться к возвращению на корабль.
Я простился со своими друзьями иннуитами из нашего поселения и 21 февраля отправился из своего «Северного дома», как я называл иглу, на корабль. Меня сопровождали Эбербинг, Угарнг и Кунниу с нартами и собаками. Особенно растрогало меня прощание с Тукулито. Женщина была заметно огорчена разлукой, однако надежда, что они с мужем вскоре встретятся со мной в предстоящих походах, смягчала печаль, которую она испытывала при моем отъезде. Я относился к Эбербингу и его жене, как к детям, и испытывал к ним почти родительские чувства.
Стоял чудесный денек, и мы, оставив поселок, быстро двинулись вперед. Когда
