в нем единомышленника. Моя роль была слишком незначительна. Вопросы общего руководства меня интересовали, так сказать, в качестве фона.
Я вспомнила, что сказал Дед в ту нашу первую встречу у Захара Ивановича: о перспективе просачивания отдельными отрядами в глубокий тыл врага. Значит, «гигантомания» не была линией Деда, а скорее всего манёвром.
— Это же временная консолидация сил, — неуверенно сказала я.
Кузьмич ответил нехотя:
— Если ребенку не давать ходить на своих ногах с малолетства, он вырастет калекой.
Он говорил как человек, у которого наболело. Встав на пенёк, он поднял к глазам бинокль. Этой, почти белой, ночью было видно далеко. Я поняла его беспокойство и почему он дежурит тут, на пригорке.
— Вы ждете своих? — спросила я.
— Конечно, с конями, с новостями. Они получили радиограмму и должны были здесь нас дожидаться.
Я полезла в кузов полуторки, где уже храпел Лёньчик, и, закутавшись в плащ-палатку, мгновенно заснула.
Наутро я не узнала окружающего. Двор был полон людей и лошадей. Встречать Деда прибыло человек пятнадцать, и Дед сердито выговаривал молодому человеку, живописно одетому в бешмет с газырями, зачем он привел столько народу. Обладатель бешмета слушал с покорным и хитроватым видом, соображая, видимо, как и все остальные, что Деду эта встреча приятна.
Партизаны были одеты кто в красноармейское старенькое обмундирование, кто в немецкий мундир, даже с неспоротыми лычками, кое-кто просто в ситцевые рубашки. Вооружение тоже было разнородное: трофейные автоматы, парабеллумы, маузеры и наши ТТ.
Бойко шла перегрузка имущества с машин на тачанки, приведенные из лесу.
Дед слушал новости, которые сообщали чуть не все приехавшие разом. Хором все-таки руководил, несколько его сдерживая, молодой человек в бешмете, помощник начальника штаба, его все звали Петряем.
Дед слушал озабоченно. Когда он спросил Петряя, почему они не ждали здесь с лошадьми и Петряй сказал, что немцы стали контролировать горловину и «способнее ехать ночью», Дед приказал: «Дурость! Отправляться немедля!»
Петряй и Костя бросились выполнять. Заканчивалась перегрузка, подседлывались кони, проверялось оружие.
Как ни странно, все делалось почти бесшумно.
Я поискала Лёньчика, чтобы проститься с ним, но его не было ни в машине, ни во дворе. В этой сутолоке я могла его и не увидеть.
Деду подвели пегую кобылу, игривую, высокую. Костя подал ему стремя, Дед молодецки вскочил в седло и, нагнув голову, вынесся в ворота. Партизаны поскакали за ним живописной пестрой группой в своих пятнистых трофейных плащ-палатках, откинутых с плеч и падающих на круп коня.
Кузьмич на спокойном сильном коне ехал рядом с тачанкой со штабным имуществом. На другой тачанке было всё наше. Петров бережно положил на солому два мешка со своей рацией «белка» в десантной упаковке и питанием к ней. Петров не отходил от этих мешков всю дорогу и спал, можно сказать, с ними в обнимку. О том, что у нас есть рация с выходом на Москву, кроме Деда и Кузьмича, никто не должен был знать, и «белка» была хорошо замаскирована. Бельчик мне сказал, что по дороге Петров уже связывался с Москвой, но я не заметила, как это он ухитрился.
Дзитиев приказал мне ехать на тачанке вместе с Петровым. На другой управлял лошадьми Тима. Дзитиев, Олег и Бельчик верхами следовали за нами.
Я уселась поудобнее на передке и разобрала вожжи. Лошадки достались мне маленькие, симпатичные и, кажется, послушные. Когда я ослабила вожжи, они дружно побежали по накатанной дороге, разбрасывая мелкие пыльные облачка и подрагивая подрезанными на немецкий манер хвостами. Эти хвосты навели меня на мысль, что и лошадки немецкие. Я присмотрелась к ним: коротконожки, с длинными ушками, с подстриженной гривкой — это были немцы. Я оглянулась на Петрова, он сидел, приткнувшись к своим мешкам, и набивал трубку. Вид лошадей его не трогал.
— Осторожней кури, кругом сено! — сказала я на всякий случай.
Дорога шла под гору крутым глинистым обрывом. Дзитиев подскакал к нам и сказал Петрову, чтоб он сменил меня на спуске.
— Я сама! — крикнула я.
Но Петров уже перемахнул на передок и выхватил у меня вожжи: реакция на команду у него была молниеносная. Я не успела сообразить, что произошло: лошадки бешеным аллюром понесли вниз, тачанка запрыгала, как сумасшедшая. В одну секунду мы влетели правыми колесами в кювет.
Дзитиев в бешенстве крутился на коне перед побледневшим Петровым, яростно шипя:
— Ты что? Почему не натягивал вожжи? Почему отпускал?
Петров довольно спокойно отвечал, налегая плечом на грядку тачанки:
— А я откуда знаю: «натягивать», «отпускать»? Я на них не ездил ни одного раза в жизни.
Это «ни одного раза» прозвучало смешно.
Дзитиев и Бельчик спе́шились и помогли вытащить тачанку. Я опять завладела вожжами.
Бельчик проехал вперед, но вернулся.
— Ты в самом деле лошади сроду не видал? — спросил он. Видимо, эта мысль не давала ему покоя.
— Ну, видал. В деревне. Иногда. Я на них не ездил.
— А на чем же ты ездил в деревне? — спросил озадаченный Бельчик.
— На велосипеде, — ответил Петров.
— Чего ты пристал к нему? — сказала я, и Бельчик отъехал. Но вскоре опять вернулся и спросил:
— А когда ты был маленьким, у вас в Берлине уже не было лошадей?
— Н-нет. У нас молоко на собаках развозили, — охотно сообщил Петров.
Услышав про собак, Бельчик захохотал так, что чуть не свалился с лошади.
— Ну что за глупости! — возмутилась я.
В это время из кустов вылетел на прекрасном белом жеребце партизан в распахнутом на груди немецком мундире. На его всклокоченных волосах чудом держалась кубанка.
Он крутанулся около нас и передал приказ: не отставать, держаться «кучно», не терять из виду едущих впереди.
Благодаря Петрову мы их уже потеряли из виду. Бельчик был прав: с ним хлопот не оберешься!
Партизан добавил небрежно, что есть сведения, будто автоматчики просочились в горловину и залегли где-то у дороги.
Гонец хлестнул себя по голенищу и умчался догонять Деда. Мы вскоре присоединились к ним. Всадники, сдерживая коней, ехали теперь медленно, как на параде, окружив Деда со всех сторон.
Словно из-под земли, у обочины вырос старшина. Он отдал честь автоматом, затем, обернувшись, подал команду. Из двух хорошо укрытых дзотов выскочили бойцы и, выстроившись обочь дороги, бросили руки к пилоткам.
Нам отдавало честь боевое охранение, последний заслон советских войск на нашем пути. Мы втягивались в горловину партизанского края — ворота Малой земли.
