Пугачев. – Чтобы дурь в голову не залезла. А с начальством вашим я сам разберусь – за какими такими сокровищами вас сюда отрядили. И кто дал приказ по мирным людям стрелять.
– Мы не стреляли. Это тот, который с майором ушел. Его кадр. Мы не при делах.
Серов наконец встал и подошел к Донатосу.
– Доведешь до прииска и возвращайся в поселок. Они тебе помогут до места добраться. Дед поможет, он мне обещал. – Он приобнял Донатоса, слегка встряхнул, напутствуя, и развернул к выходу: – Уводи.
– Одеваться! – приказал Донатас пленникам. И пока те торопливо одевались, прихватывая с накрытого стола что посъедобней, связал в одну охапку их автоматы, легко вскинул на плечо, подошел к Арсению и тихо сказал: – Обидишь – убью!
– Спасибо, – сказал Арсений и снова одной рукой прижал к себе Ольгу, все еще отворачивающую от него свое, как она считала, изуродованное лицо.
– К утру стихнет, – сказал Серов. – Деда я предупрежу, что и как. Заодно попрощаюсь. Хороший он человек, берегите. Еще непонятно, как там все закрутится.
– Закрутится, как надо, – уверенно пообещал Пугачев и оглянулся на дверь, через которую должны были вернуться ушедшие на перевязку. Отведенное им время давно закончилось.
– Не спешат, гады, – подтвердил Омельченко. – Карая, что ли, за ними послать?
– В музей рванули, – улыбнулся Серов. – Отовариться надеются перед дальней дорогой. Только мы со Степанычем, когда Дед предупредил, все, что поинтересней, в нужное место спровадили. Как он? Я так понимаю, раз вы здесь, значит, добрался.
– Добрался, – подтвердил Пугачев. – Раненный, но добрался.
– Это хорошо. Мужик он надежный, не обижайте. Покажет потом, что и где. Я там маленько на внучкино приданое отложил. Не обижай, Оленька, старика. Мне это на радость, а тебе на память. Сколько ты здесь натерпелась, мужик бы на ногах не устоял.
– Я эти годы буду считать если не самыми счастливыми, то самыми дорогими для себя.
– Так уж? Из вежливости утешаешь.
– Я наконец настоящих людей увидела, узнала. Вас, их, – она повернулась в нашу сторону. – Можно, я вас обниму?
Она обняла Серова, потом подошла к стоявшему в дверях Донатосу, тоже обняла, поцеловала в щеку. Тихо сказала: – Будь осторожен. Они еще ничего толком не поняли.
– Поймут, – пообещал Донатас и скомандовал: – Шагом марш! Пошли, пошли! – Подождав, когда его пленники выйдут, сказал Ольге: – Я их через то место проведу. Может, что-нибудь осознают?
– Нам, кажется, тоже пора, – сказал Арсений.
– А те как же? – не скрывая своего недовольства, спросил Омельченко. – Заявятся, а вы тут один. Не очень равные силы.
– Я тут не один, – улыбнулся Серов. – Со мной двести шестьдесят три человека бывших заключенных, а сейчас и навсегда – бескорыстных и талантливых строителей далекого и, надеюсь, счастливого будущего. Да и стрелять, если что, я еще не разучился. Только вряд ли понадобится. Слышите?
Мы услышали далекий надсадный треск заводимого мотора.
– Вот и старенькие наши саночки пригодились. Оно и к лучшему – грех с души. А они за что боролись, на то и напоролись. Радовались, когда разыскали. Только Степаныч их нарочно чуть ли не на виду оставил.
– Зачем? – не выдержал я.
– Как надежду на спасение.
– А я бы их все-таки под суд, – проворчал Омельченко.
– Ну, насколько я в курсе, нонешний ваш суд еще между правдой и кривдой блуждает. А у майора еще и полномочия. Пусть лучше Бог судит. Так, Алексей?
– С нашей и вашей помощью, – пробормотал я, с трудом осознавая происходящее.
– Правильно. Бог-то Бог, да сам будь неплох, – снова улыбнулся Серов. – Уводи их, внучка. А то до утра не наговоримся.
Арсений поклонился старику, Пугачев пожал ему руку, Омельченко вытер заслезившийся подбитый глаз, тоже низко поклонился и вслед за Арсением, Ольгой и Караем, которого она позвала кивком головы, пошел к выходу.
– А ты, служивый, – придержал Серов Пугачева, – будет такая возможность, подсоби Донатосу. На Родине, в Литве ему не пригреться – кому он там нужен? А здесь ему цены не будет. Каждый камушек помнит и знает. Да и Родина та по отцу, а здесь по матери. Вдруг еще как надо все повернется, тогда ему вокруг самое место. Поможешь?
– Слово даю.
– Вот и ладно. Офицерское слово дорого стоит. А ты, Алексей, – повернулся он ко мне, – Бога своего береги и про комиссара моего не забудь. Бюстик или доску хотя бы памятную обиходь. Он большего, конечно, стоит, но пока и так ладно будет. Может, когда-нибудь и на этом месте памятник поставят. Не зря, мол, жили. – Он потрепал меня по плечу и подтолкнул к выходу: – С Богом!
Рыжий все-таки не выдержал, стал сгребать с полуразоренного стола какую-то еду, посовал в свою торбу, отправил туда же две бутылки.
– Хоть и сзади, да в одном стаде, – не удержался он на прощанье. – Если что не так, то пожрать с устатку не помешает. У Алексея паек на нас двоих, а тут такая орава заявится. Не пришлось бы за консервами нырять…
Картинно, по театральному поклонившись Серову, перекрестился на большой портрет Сталина, висевший над скамьей, на которой до этого сидел Серов, и пошел к выходу.
* * *
Если честно, я тоже не очень верил, что обещанный взрыв состоится. К стационару мы вышли под утро, полуживые от переживаний и усталости. Почти двое суток на ногах без еды и отдыха дали о себе знать. Птицын с отцовским револьвером в руке выбежал нам навстречу. Погода и впрямь утихомирилась. Когда мы остановились и замерли, словно в предчувствии, тишина окрест царила первобытная.
– Ну и что? – не выдержал наконец Омельченко. – Может, мне назад рвануть? Что, если эти козлы вернулись? Лично для меня предположение невыносимое.
– Много хочется, да не все можется, – снова ни к селу ни к городу ляпнул Рыжий.
– Сможется, – зло возразил Омельченко, приняв замечание на свой счет. – Дорогу запомнил, на карачках поползу. Я этому гаду за все разом засчитаю.
– Я не про вас, Петр Семенович. Такое хозяйство взорвать не каждому души хватит. Может, передумал?
Припав к плечу Арсения, плакала Ольга.
Подошел Птицын.
– Степаныч сказал – с минуты на минуту. Так все рассчитано было.
– «Не думай о минутах…» – завел было Рыжий, пытаясь разрядить нарастающее с каждой минутой напряжение.
И тогда раздался взрыв. Впрочем, на взрыв это и похоже-то не было. Просто все вокруг тяжело вздрогнуло, земля под ногами качнулась, посыпались какие-то камни. Разом обрушились с окрестных деревьев тяжелые шапки снега, и снежная пыль на время скрыла от нас окружающую местность. А потом раскат за раскатом стали накатывать взрывные волны. Мы оцепенело смотрели друг
