поличным, на последнем особенно настаивали. Нарядившись соответствующим образом, я в тот же вечер взялся за поиски и обошел все злачные места Сен-Жерменского предместья. В полночь я заглянул в кабачок некоего Буше, что на улице Нёв-Гийемен, и, пока выпивал с публичными женщинами, услышал, как за соседним столиком кто-то произнес имя Гевива. Я сперва подумал, что он находится в зале, и осторожно расспросил по одному из девиц. "Его сейчас нет, — сказала она, — но он бывает здесь каждый день".
По ее тону я понял, что привычки этих господ ей хорошо известны, и пригласил поужинать со мной, надеясь выведать нужные мне сведения. Она тотчас согласилась и, воодушевленная выпивкой, разоткровенничалась. Она не считала нужным остерегаться, так как мои повадки, одежда и особенно жаргон убедили ее, что я "друг" (то есть вор). Мы провели вместе часть ночи, и я расстался с ней лишь после того, как выяснил, где бывает Гевив.
На следующий день утром я снова отправился к Буше и опять застал там свою вчерашнюю приятельницу, которая сразу же узнала меня: "А, вот и ты! — воскликнула она, — если хочешь поговорить с Гевивом, так он здесь", — и указала мне на человека лет двадцати восьми — тридцати, весьма чисто одетого. У него было довольно красивое лицо, черные волосы, пышные бакенбарды и великолепные зубы; именно таким мне описали его. Я решительно подошел к Гевиву и попросил угостить табачком. Он бросил на меня оценивающий взгляд и спросил, не служил ли я в армии. Я подтвердил, что был гусаром, и вскоре уж мы со стаканами в руках рассуждали о военных делах.
За вином и разговорами незаметно подошло время обеда. Гевив сказал, что договорился с друзьями и будет рад, если я составлю им компанию. Мог ли я упустить такой шанс? Мы отправились к заставе Мэн, где нас дожидались четверо его приятелей. Сели за стол. Никто из присутствующих не знал меня, и держались они осмотрительно. Однако несколько случайно сорвавшихся жаргонных словечек не оставляли сомнений, что все члены теплой компании — "работнички" (воры).
Они интересовались, чем я занимаюсь, и я преподнес им одну из тех историй, которые наловчился сочинять. Я дал понять, что приехал из провинции и хотел бы пристроиться к какой-нибудь шайке. Конечно, я не говорил прямо, что вор, но манеры явно изобличали мое ремесло.
Вино лилось рекой, и языки развязались; к концу трапезы я уже знал адреса Гевива и Жубера, его ближайшего сообщника. Перед тем как мы расстались, я намекнул своим новым друзьям, что мне негде ночевать. Жубер позвал меня к себе и повел на улицу Сен-Жак, где нанимал комнату с окнами на задний двор. Мне пришлось лечь вместе с ним в постель его любовницы Корневен.
Мы долго разговаривали перед сном, Жубер замучил меня вопросами. Он хотел во что бы то ни стало выяснить, на какие средства я живу, в порядке ли мои бумаги, в общем, любопытство его было неистощимо. Но я увиливал от прямого ответа или лгал, стараясь вместе с тем создать впечатление, что мы с ним — одного поля ягоды.
В десять утра Гевив разбудил нас. Завтракать отправились в "Гласьер". По дороге Гевив отвел меня в сторону и сказал: "Послушай, я вижу, ты славный малый, и хочу помочь тебе. Не будь же таким скрытным, скажи мне, кто ты и что ты". Я ограничился намеками и полупризнаниями, из коих он мог заключить, что я беглый тулонский каторжник, Гевив посоветовал мне не откровенничать с его товарищами: ''Они у меня — молодцы, только вот немного болтливы''.
"Да я и так все время начеку, — ответил я. — В Париже слишком много шпиков, чтобы я мог чувствовать себя в безопасности".
"Это верно, — заметил Гевив. — Но если тебя не знает Видок, тебе нечего бояться, во всяком случае, пока ты со мной. У меня на этих мерзавцев нюх, я за версту их чую, как ворон падаль".
"Где уж мне до тебя!.. А все же Видока, доведись мне с ним встретиться, я бы наверняка узнал: мне его до того хорошо описали, что прямо как живой стоит перед глазами".
"Молчал бы уж лучше… Сразу видно, что ты не знаешь этого ловкача! Представь себе, он меняет свою внешность как хочет. Утром он, например, — такой, как ты, в полдень — другой, вечером — опять в новом виде. Не далее как вчера я встретил генерала — это был он! Но меня не проведешь этим маскарадом, нет. Пусть не старается, я его, как и прочих шпиков, с первого взгляда угадаю".
"Ба, — возразил я, — в Париже все так говорят, а ему хоть бы что".
"Ты прав, — ответил он. — Но я не из этих ротозеев. Хочешь, докажу? Давай пойдем сегодня вечером к его дому, подкараулим да как следует проучим".
Я был не прочь выяснить, действительно ли ему известно, где я живу, и обещал свою помощь. Мы условились встретиться, как только стемнеет. Каждый должен был завязать в носовой платок десять медных монет, чтобы хорошенько вздуть эту сволочь — Видока.
И вот, приготовив платки, мы отправились. Гевив, уже успевший приложиться к бутылке, повел нас прямо к дому № 14 на улице Нёв-эн-Франсуа, где я тогда жил. Ума не приложу, где он раздобыл мой адрес, но это не на шутку встревожило меня. Странно было, что он не знает меня в лицо… Мы прождали несколько часов, но Видок, как вы, конечно, догадались, не появился. Гевив был сильно раздосадован неудачей и сказал: "Он мне дорого заплатит за наше напрасное дежурство".
В полночь мы покинули свой пост, отложив расправу с Видоком до другого раза. Забавно было участвовать в заговоре против самого себя! Гевив, довольный моей готовностью помочь ему, с этого момента полностью доверился мне. Он задумал кражу на улице Кассет и предложил мне участвовать в деле. Но я отговорился тем, что не могу выходить ночью, не имея документов. "Ладно, подождешь нас дома", — согласился Гевив.
Наконец кража состоялась. Возвращаясь, воры до того расхрабрились, что стащили уличный фонарь, не желая идти в темноте, и кто-то понес его, освещая путь ватаге. Придя домой, они поставили
