Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
Если ребенок оставлен наедине с проблемой, он ощущает себя в чрезвычайной ситуации. Если же у него есть возможность беседовать со взрослым, то его проблема – всего лишь житейская задача, с которой он учится управляться.
Когда мы вновь становимся идеальными собеседниками и обретаем место для беседы, возникает потребность пересмотреть значение долгосрочного мышления. Жизнь – это не проблема, требующая быстрого решения. Жизнь – это беседа, а для беседы необходимо место. Виртуальный мир предоставляет нам все новые места для этих бесед, и это нас тоже обогащает. Но живой контакт ценен тем, что поддерживает последовательность другим путем; он просто так не приходит и не уходит, а выступает связующим звеном между людьми. Его нельзя с легкостью прекратить, как бывает, когда мы, например, завершаем сеанс на каком-то сайте. Благодаря живому контакту, вы учитесь проживать те или иные вещи.
Студенты, которые не хотят приходить к педагогам в офисные часы, пылко рассказывают о том, что, когда они наконец-то приходят, то обнаруживают наставников, долго добивавшихся, чтобы они их навестили для разговора. В моей памяти отпечаталось, как один студент процитировал своего педагога, то и дело повторявшего: “Вы же придете завтра, верно?”
Я уже говорила, что кризисная ситуация, в которой оказалась беседа, может быть также охарактеризована как кризис наставничества. Многие стремятся уклониться от наставничества и используют технологии в качестве оправдания. Работодатели отправляют по электронной почте оценку деятельности сотрудников, а ведь работодателю следовало бы встретиться с сотрудником лицом к лицу и выступить в роли наставника. Педагогов призывают найти эквивалент тому, что они могут предложить учащимся на занятии, составив цикл из шестиминутных видео. Родители не просят детей отложить смартфоны за обедом, как будто это поколение вправе пользоваться телефонами бесперебойно; многие родители, кажется, готовы принять роботов в роли нянь, если будет доказана их безопасность. Во всех этих случаях я вижу, как мы отворачиваемся от того, что нам известно о любви и работе.
Публичные беседы
А отворачиваемся мы, поскольку чувствуем свою беспомощность. Очень многие люди жалуются на одиночество: им со столькими вещами приходится иметь дело самим, начиная от настроек приватности в Facebook до чувства, что их данные используют, а они так и не понимают, как и почему. Но мы можем вместе продумать все эти моменты.
Публичные беседы позволяют нам возродить частные разговоры, придавая им определенную форму. Например, благодаря публичным беседам, мы можем научиться терпимости и искренней заинтересованности в том, что говорят другие люди. Можно также освоить постепенное течение беседы: ведь это не декларации и не основные тезисы, а умение говорить по очереди, договариваться и разными другими способами поддерживать ритм уважения.
Люди уже давно почувствовали, что такого рода публичная беседа принципиально важна для демократии. Как мы знаем из истории, существовали рынки, городские площади и собрания горожан. Кроме того, были клубы, кофейни и салоны. Философ и социолог Юрген Хабермас связывает английскую кофейню XVII века с подъемом “публичной сферы”[310]. В этом заведении представители всех классов могли беседовать о политике, не опасаясь ареста. “Как это поучительно, – отмечал в 1728 году аббат Прево, – наблюдать как один или два лорда, баронет, сапожник, портной, виноторговец и еще несколько человек того же сословия внимательно изучают одни и те же газеты. Поистине кофейни… места английской свободы”[311].
Конечно же, идеальной публичной сферы не существовало. Для посещения кофейни требовалось свободное время и определенная сумма денег. Женщины туда не допускались. При всем при этом в кофейнях можно было говорить о политике и учиться о ней говорить. Джозеф Аддисон, публицист, драматург, поэт и политик, один из основателей и ведущий автор журнала The Spectator, писал в 1714 году, что ему нравятся дебаты в кофейнях, поскольку там можно учиться: “С тех пор кофейни стали для меня главными местами отдыха, где я добился наибольших улучшений; для этого я прилагаю особые усилия, чтобы никогда не быть одного мнения с моим собеседником”[312].
Посещая кофейни, Аддисон хотел говорить только с теми, чьих мнений не разделял. Его позиция очень далека от позиции нынешних политически подкованных студентов, которые избегают разговоров о политике с теми, кто с ними не согласен, даже если эти люди живут с ними на одном этаже. Однако, как бы ни были далеки эти позиции друг от друга, образ Аддисона вдохновляет: он использует публичную беседу, чтобы всегда иметь возможность поменять свою точку зрения.
Публичная беседа помогает формировать свободу слова. Она может также способствовать развитию храбрости и компромисса.
Размышляя о нашей ответственности за то, чтобы жить в настоящем, Торо рассказывал, как старался лучше понять фразу “как раз вовремя”. Чтобы больше проникнуться этим понятием, Торо берет минуту на раздумья и даже делает зарубку на своей трости:
В любую погоду, в любой час дня или ночи я изо всех сил стремился улучшить свое “как раз вовремя” и сделать об этом зарубку на своей трости; встать на том месте, где встречаются две вечности, прошлое и будущее, ведь это как раз и есть настоящий момент; четко следовать этой линии.
Формула “как раз вовремя” актуализирует вопрос наследия. Мы представляем прошлое, которое нужно видеть четко, даже тогда, когда создаем новый мир. Какой бы ни была погода, Торо решает улучшить это мгновение. Он призывает нас вернуться к самим себе.
Четвертый стул?
Конец забывания
О чем мы забываем, когда беседуем с машинами?
Некоторые люди пытались завязать дружбу… но их попытки оказались настолько неудачными, что они отказались от своей затеи. И вот, услышав об идее создания робота-компаньона, они думают – что ж, он ведь не будет таким, как человек, у него нет собственного разума, чтобы уйти, или вообще оставить нас, или сделать что-то подобное.
Шестнадцатилетняя девушка, обдумывающая идею более сложно устроенной умной помощницы SiriТоро говорит о трех стульях, а я думаю о четвертом. Поэт рассказывает, что для наиболее расширенных, самых глубокомысленных бесед он выводил гостей на природу: он называет это своей парадной гостиной, своей “лучшей комнатой”[313]. На мой взгляд, четвертый стул обозначает философское пространство. У Торо была возможность выйти на природу, но теперь мы берем в расчет и собственно природу, и вторую природу, созданную нами самими, – мир искусственного и виртуального. Там мы встречаемся с машинами, заявляющими о своей готовности к беседе. Четвертый стул ставит вопрос: кем мы становимся, когда разговариваем с машинами?
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
