Лия надеялась, что он не разрешит ей ехать, попросит остаться. Она, конечно, поупирается для вида — или нет, но останется. Лия и правда была готова остаться, но ответ Ильинского уничтожил все её надежды и только прибавил желания поехать:
— А ты хочешь поехать? — он смотрел на неё и улыбался, чуть разведя руки.
Ещё чуть-чуть, и Лия подумала бы, что он зовёт её в свои объятия, но нет — Вадим Борисович так и остался стоять, а Лия была слишком зла на него и обижена, чтобы сделать шаг вперёд.
— Я бы покаталась, — честно ответила она, не кривя душой.
Почти.
— Так езжай, — усмехнулся Ильинский. — Весишь ты немного — не больше канистры с водой.
В любой другой раз Лия сочла бы шутку смешной, но сейчас ей так не показалось.
«Лучше на Лизонькину жопу посмотри!»
— Спасибо! — бросила она и, на ходу застёгивая бушлат, прокричала Андрею: — Всё хорошо! Я еду. Вадим Борисович разрешил!
* * *
Прохладный ветер бил в лицо Лие, унося с собой мрачные мысли и отчаяние. Она широко открытыми глазами смотрела на проносящиеся мимо берега реки, внимательно рассматривая всё, что попадалось на пути. Небольшие островки, заросшие колючими кустами ежевики, тонкие полоски галечных пляжей, которые длинными узкими мысами уходили в реку, сильно обмелевшую за жаркое лето. Над водой летали крикливые толстые чайки, а в небе над ними величественно парил кругами коршун.
Лия сидела спиной к носу лодки и смотрела, повернув голову, на всю эту красоту, которая мелькала перед глазами, словно в киносъёмке. Это было волнующее и в то же время успокаивающее чувство. Ей нравились такие полосы отчуждения, при продвижении по которым иногда совсем не хочется, чтобы приближался пункт назначения.
Сидевший напротив Лии Андрей уже успел застегнуть сетку на капюшоне своей энцефалитной куртки песочного цвета и теперь тоже смотрел по сторонам. В какой-то момент он оставил созерцание таёжной природы и повернулся к Лие.
— Дружинин — сверхразум, — произнёс Андрей, наклоняясь к ней и стараясь заглушить свист ветра в ушах. — Причалить в затон с илистым дном — это сильно.
— Торопился, наверное, к Лизоньке, — заметила Лия, осторожно опуская руку за корму лодки и касаясь кончиками пальцев водных брызг, которые летели во все стороны, когда нос разрезал водную гладь.
— Жаль, что мы пропустим то, как он будет оттуда выбираться, — усмехнулся Андрей, поправляя лезущие в глаза пряди волос, которые, несмотря на капюшон, развевались под тугими порывами ветра.
— Разве шмаровозка всё ещё стоит в затоне? — поинтересовалась Лия, глядя на то, как мимо неё проносится мелкий галечник. — Я думала, что, пока мы собирались, Дружинин уже отчалил.
— Интересное название для его лодчонки ты придумала, — оценил Андрей.
— Вспомнила, как в «Убить Билла» называлась розовая машина медбрата, — улыбнулась Лия. На душе было погано, но всё же теплей, чем ночью. — Думаю, что у Шлюховоза и четырёхколёсная коробчонка есть.
— С тем же названием, — засмеялся Андрей.
— Когда я была на первом курсе — тебя тогда в «Тайге» ещё не было, как и вот этого всего, — произнесла Лия, — Дружинин приезжал на своём джипе. Едва в «Трумен»[3] не въехал.
Лучше бы въехал.
* * *
Карабкаться вверх по течению Горянки было одновременно интересно и страшно. Дядя Витя — коренастый пожилой пасечник со светлыми глазами и такими же, почти белыми волосами, оставил их на берегу возле устья горной речки, а сам отправился к себе на пасеку — пересадить пчёлок.
Как и большая река, Горянка заметно обмелела — по крайней мере, Андрей, осторожно, но всё же быстрее, чем Лия, поднимаясь по погружённым в воду замшелым камням, утверждал, что, когда он был здесь в начале лета, вода доходила ему и Эдику до колена.
Сейчас это был мелкий, но всё же быстрый прохладный поток, который с шумом скатывался по небольшим порогам, сложенным из нагромождения больших камней, поваленных и поломанных стволов деревьев. По берегам Горянки росли в изобилии многочисленные кустарники смородины, а на некоторых камнях — больших и неподвижных, разрастались целые вселенные мхов и лишайников, по которым ползали жуки и прочие насекомые.
Андрей несколько раз останавливался на мелких островках в реке, чтобы собрать наиболее интересные растения, но настоящую большую остановку сделал в месте, где речка делала изгиб, а более-менее пологий берег выходил на склон, который сплошь зарос ковром из высоких трав и папоротников. Выглядело это всё потрясающе — совсем как в фильмах про динозавров, которые так любила в детстве Лия.
Радуясь тому, что надела накомарник, она осматривала всё это зелёное великолепие.
— Интересно, — задумчиво произнесла Лия, сидя на поваленной берёзе и наблюдая за тем, как Андрей выкапывает крохотный росток папоротника, который смотрелся бедно и куце на фоне остальных раскидистых зелёных собратьев. — Что такого Дружинин сказал Борисычу, что тот побежал жрать водку и лапать Лизу?
— Наверное, что-то вроде: «Вадим, тебя уволили, ты теперь не преподаватель, за студентов не отвечаешь, шли всех на хер и делай, что хочешь». А Борисыч подумал: «А ведь верно, пошло оно всё. Я всю жизнь мечтал трахнуть первокурсницу». Как-то так. Пятнадцать минут задушевной беседы — и всё, — последние слово Андрей протянул, вложив в него достаточно сарказма и горечи, чтобы выразить все своё отношение к сложившейся ситуации, — дядька пошел вразнос.
— Пиздец, — вздохнула Лия. — Вот скажи — зачем? Ведь, — она запнулась. Лия хотела сказать «Ведь у него была я», но в последний момент поправилась: — Ведь у него есть мы. Почему же тогда? — она почувствовала, что должна, по идее, заплакать, но проклятые слёзы не желали пролиться.
Ей бы не говорить о случившемся, не бередить и без того кровоточащую рану, но Лия ощущала, что без эмоций — каких угодно, она просто не выдержит. Чтобы чувствовать себя живой, ей, как ни парадоксально, надо было чувствовать, а что — уже не важно. Существование, кроме страдания, ничего больше не предлагало.
— Потерял Вадим Борисович гордое звание Борисыча, — с кривой усмешкой резюмировал Андрей, завязывая тесёмки гербарной папки. — Можем отправляться обратно.
— Он просто кю[4], — произнесла Лия, поднимаясь с дерева. — Теперь он просто кю.
— Хорошее слово, — заметил Андрей, боком спускаясь обратно к Горянке. — Эдику понравится.
Спускаться было веселей, быстрей, но опасней, чем подниматься, на одном особенно скользком участке Лия едва не навернулась, так что Борисов сам пошёл впереди, проверяя, какие камни безопасней.
