Однажды я, как часто бывало, вернулся домой без Андрея, а тут его мать послала меня за ним. «Ведь сегодня день рождения Андрюши, – сказала она, – неужели он забыл об этом?» Я пришёл на берег. Было в тот день пасмурно, сыро. Шёл мелкий дождик. Вода была неподвижна, только иголочки дождя тихо втыкались в неё и исчезали. Андрей в дождевике стоял у самой кромки залива. Смотрел он не вдаль, а прямо под ноги, на воду.
– И охота тебе торчать на этом пляже! – сказал я. – Ведь сейчас не лето. Иди домой, тебя мама зовёт. Или ты забыл, что тебе сегодня исполняется десять лет? И о чём ты думаешь?
– Я думаю о воде, – ответил Андрей. – Вода – очень странная, правда? Она ни на что на свете не похожа.
– Чего странного нашёл ты в воде? – удивился я. – Вода – это и есть вода.
– Нет, вода – странная и непонятная, – упрямо повторял Андрей. – Она жидкая, но если по ней плашмя ударить палкой, то руке больно, такая она упругая. Вот если сделать воду совсем твёрдой…
– Настанет зима – вода превратится в лёд и станет твёрдой, – прервал я Андрея.
– Да я не о льде, – с какой-то обидой сказал он.
Мы молча пошли домой.
Дома мать Андрея обняла его и подарила пакетик с марками, а моя мама подарила ему «Справочник филателиста».
– Ура! Никарагуа! Никарагуа! – закричал мой товарищ, рассмотрев марки. Он запрыгал от радости и стал бегать по всем комнатам, выкрикивая: «Никарагуа! Никарагуа!»
Когда он пробежал мимо дивана, я сделал ему подножку, и он упал на диван. Я тоже плюхнулся на диван, и мы стали бороться, а потом схватили по диванному валику и начали бить друг друга. Конечно, всё это делалось в шутку.
– Бей зверинщиков! – кричал я, замахиваясь нитролонным валиком на Андрея.
– Бей портретников! – кричал он, опуская мне на голову валик.
«Портретниками» в нашем школьном филателистическом кружке называли тех, кто собирал марки с портретами. Я, например, подбирал марки с изображением знаменитых Людей. Андрей же принадлежал к «зверинщикам» – он собирал так называемые красивые марки; особенно он любил изображения разных экзотических зверей. Вкус у него был странный: ему нравились самые яркие, аляповатые марки, нравились пёстрые птицы и звери, изображённые на них. Коллекцией своей он очень дорожил, но если кто-нибудь из ребят просил у него даже самую яркую марку, он отдавал её. Сам же он редко обращался к кому-нибудь с просьбами, и из-за этого некоторые считали его гордецом. Но гордецом он не был, просто он был сдержанным, и с годами эта сдержанность росла.
С годами росла в нём и некоторая тяга к отвлечённым рассуждениям. Рассуждения эти, признаться, нагоняли на меня скуку.
Так однажды, когда мы учились в четвёртом классе, у нас состоялась экскурсия в старинный Исаакиевский собор – вернее, на его колоннаду. В тот день на плоскую крышу нашей школы сел средний аэролет, мы быстро прошли в его салон и вскоре подлетели к Исаакию. Остановившись в воздухе у верхней колоннады собора, аэролет выдвинул наклонный трап, и весь наш класс во главе с Учителем сошёл под колонны. С вершины собора нам виден был весь город и Нева с её четырнадцатью мостами, и «Аврора», стоящая на вечном причале, и залив, и корабли на нём.
– Как красиво! – сказал я Андрею. – Правда?
– Очень красиво, – согласился он. – Только всё кругом из разного сделано. Из камня, из железа, из кирпича, из бетона, из пластмассы, из стекла… Всё из разного.
– Чего же ты хочешь? – удивился я. – Так и должно быть. Одно делают из одного, другое – из другого. Так всегда было, так всегда и будет.
– Надо делать всё не из разного, а всё из одного, – задумчиво сказал Андрей. – И дома, и корабли, и машины, и ракеты, и ботинки, и мебель, и всё-всё.
– Ну, это ты ерунду говоришь, – возразил я. – И потом вот из пластмасс очень многое делают.
– Но не всё, – сказал Андрей. – А нужно такую пластмассу, что ли, изобрести, чтобы из неё всё делать.
– Не строй из себя умника! – рассердился я. – Мы с тобой в школе учимся, и незачем нам думать о том, чего не может быть.
После этой моей отповеди Андрей обиделся и долго не разговаривал со мной на отвлечённые темы. Зато он начал таскать домой всевозможные научные книги, в которых речь шла главным образом о воде. Когда мы перешли в следующий класс, Андрей стал почти все вечера проводить в Вольной лаборатории – такие лаборатории и сейчас имеются при каждой школе. Там было много всяких машин и приборов, и он возился около них, забывая даже о еде. Как это ни странно, но ни мои, ни его родители не принимали никаких мер против этого увлечения. Когда я намекал им, что Андрею это ни к чему и только идёт во вред здоровью и общей успеваемости, они мягко отвечали мне, что я чего-то недопонимаю. Однако для своего возраста я был совсем не глуп, и успеваемость моя была совсем неплохая. Что касается Андрея, то, чем дальше, тем всё выше были его успехи в области точных наук, в то время как по остальным предметам он шёл весьма посредственно. А некоторые уроки он вообще пропускал ради своих опытов, и, как ни странно, Педагоги ему это почему-то прощали. Так, на физкультуру он ходил очень редко, а на уроки плавания в школьный бассейн – ещё реже. Только подумать – он так и не научился плавать!
Несмотря на некоторые странности своего характера, Андрей был хорошим товарищем. Иногда мы с ним спорили, но почти никогда не ссорились. Раз только он вспылил из-за пустяка и даже обидел меня. Когда мы в седьмом классе проходили Теорию Эйнштейна, мне не всё было в ней понятно, и дома я прибег к помощи ЭРАЗМа[8]. Я знаю, что сейчас этот агрегат не применяется, он признан непедагогичным и давно снят с производства, но в мои юные годы некоторые ученики прибегали к его помощи. Андрей же к ЭРАЗМу относился неуважительно и даже дал ему грубую кличку «Зубрильник».
Я вложил книгу в отверстие агрегата, включил контакт, и механические пальцы начали листать страницы. ЭРАЗМ стал читать книгу вслух, пояснять её зрительно на экране и давать свои, упрощённые и доходчивые пояснения.
И вдруг Андрей, который до этого тихо сидел за своим столом, ничего не делая и уставясь в одну точку, сказал сердитым голосом:
– Да выключи ты этот несчастный зубрильник! Неужели ты не понимаешь таких простых вещей!
– Андрей, ты груб! – сказал я. – Этот прибор называется ЭРАЗМ, а никакой он не зубрильник.
– И кто придумывает названия всем этим агрегатам! – буркнул Андрей. – Тоже мне – «ЭРАЗМ»!
– Названия всем агрегатам придумывает Специальная Добровольная Наименовательная Комиссия, состоящая из Поэтов, – ответил я. – Поэтому, оскорбляя агрегат, ты тем самым оскорбляешь Поэтов, которые добровольно и безвозмездно дают названия механизмам. А поскольку я пользуюсь услугами ЭРАЗМа, то оскорбляешь и меня.
– Прости, я вовсе не хотел обидеть тебя, – проговорил Андрей. – Дай мне книгу, я поясню тебе эту главу.
