Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
– Замерзла? Виноват, на переезде долго стоял…
Она ощутила на щеке его теплое дыхание и именно в этот момент поняла, что окончательно пропала. Она едва сдержалась, чтобы не прильнуть к нему, закрыв глаза, ткнуться носом в меховой воротник его куртки, пахнущий одеколоном с нотками лимона и мяты.
– Полезай в машину скорей, там тепло…
– С-сергей Петрович, – только и смогла вымолвить она.
– Да какой я тебе Петрович? Просто Сергей. Серега – если хочешь.
Он усадил ее в машину, и пока они ехали – Танюшка сама толком не понимала куда – ноги ее и руки постепенно отходили, оттаивали, наливаясь жизненным теплом. Потом было какое-то кафе – за поднявшейся метелью Танюшка довольно смутно поняла, где именно они остановились. Да и вообще все вокруг было как в белом волшебном сне, из которого так не хочется выныривать в действительность.
Удостоверение Сергея открывало любые двери – Танюшка убедилась в этом сразу же на входе в кафе, в которое они проникли, минуя очередь на крыльце, как важные гости. В кафе играла музыка, и в ожидании официанта Сергей рассказывал ей, что наконец-то начали выпускать пластинки западных исполнителей, которые раньше считались идеологически вредными. Рок, диско… Андропов якобы хочет подорвать спекулянтам базу, но это так, самооправдание системы, что ли. А ты знаешь, что Андропов очень хорошо исполняет на рояле композиции Глена Миллера?
– Кого?
– Глена Миллера. Был такой известный джазовый музыкант, разбился на самолете над Ла-Маншем во время войны. Он и внешне очень на Андропова похож, просто одно лицо. И где, по-твоему, Андропов джаз научился играть? У нас в лесах, когда партизанил?
– Но Миллер же давно погиб.
– А может, это Андропов погиб, а Глен Миллер теперь нами руководит.
Танюшка слушала, раскрыв рот, и абсолютно не замечала, что все мужчины в кафе откровенно ее разглядывают, позабыв своих дам. Она сидела под светом красного абажура – тоненькая, как веточка, с перекинутой через плечо черной косой, будто нарисованная тушью на стекле, тронутом морозными узорами.
– Ты голодная? Есть хочешь? – неожиданно спросил Сергей.
– Я… Нет-нет.
– Рассказывай, – так и не дождавшись официанта, он направился к стойке разбираться, и через пять минут им уже подали по бокалу вина и что-то еще, кажется, шницель с картошкой фри. В общем-то было вкусно, но Танюшка почти не понимала, что такое ест. Она понимала только, что соприкоснулась с каким-то иным, неизвестным ей миром, который существовал параллельно ее маленькому мирку, но был закрыт для обитателей заводской слободки. Она боялась только чем-нибудь себя выдать, на поверку оказаться простолюдинкой, которой не место рядом с мужчиной, запросто рассуждавшим о неизвестном ей Глене Миллере или даже самом Андропове, который, может быть, и есть Глен Миллер. От вина голова у Танюшки совсем поплыла, и она окончательно убедилась, что все происходящее – точно сон, сон…
– Да не вертись, егоза, я же уколю!
Мама прикалывала последние булавки, и Танюшкина талия рисовалась в зеркале, как ножка хрустальной рюмочки.
– Господи, да тут целых четыре вытачки придется делать. Ну, красуйся себе, пока деток не завела. Потом уже не будет этакой талии. Ой, доченька ты моя-а…
– Мам, ты так не переживай, – подала голос Настя. – Я вот замуж никогда не выйду. Нафиг мне это нужно – супы мужу готовить и носки его вонючие стирать.
– Влюбишься, куда денешься? – ответила мама, чуть повеселев.
– У Ветровых «Вятка»-полуавтомат, – рассказывала Танюшка Насте.
– Это чего такое? Эта «Вятка» сама стирает, что ли?
– Ну почти. Мне Серегина мать сказала, что это и есть настоящее освобождение женщины.
– Чего-о? Какое еще освобождение? – прыснула Настя.
– Ну от стирки хотя бы она освободилась, когда эту «Вятку» купила. Она вообще философию ведет на истфаке. Поэтому и говорит мудрено. Я сама ее не всегда понимаю.
– Иди ты. Так это тебе философию и учить не придется.
– Вот уж нашла женщина, чем заняться. Философией! – мама вклинилась в разговор. – Это же все равно, что мужчина-гинеколог. Ума-то нет, вот и лезут, куда не надо.
– А еще плита у них электрическая, вот! – похвасталась Танюшка.
– А я все не нарадуюсь, что ты, доченька, не будешь с дровами мучиться. Нам, видишь, газ который год провести не могут, а там – электрическая плита.
– Насчет газа надо райсовет теребить, – ответила Настя. – Меня там кто послушает? А ты, мать, ленишься все сходить…
– Да некогда мне!
– Дрова колоть зато время есть.
Настя вообще частенько переругивалась с матерью, поэтому сердце у Танюшки опять сжалось.
Белые ночи достигли своего апогея, в такую пору только бы гулять да гулять, а для Танюшки все вроде бы уже состоялось, и теперь ей была одна дорога – в загс. Оставалось только сдать последний экзамен и пережить свои последние дни в родительском доме. Вряд ли они когда-нибудь еще будут вот так смеяться втроем. Катя вон вышла замуж, фамилию сменила и стала почти чужой. Теперь Танюшке придется точно так же оторваться от мамы и от Насти. Правильно невесты в старину рыдали, больно это – родительский дом покидать, и ведь уже навсегда.
В тот день, когда Сергей привел Танюшку знакомить с родителями, на ней был белый платочек, который подарила мама, потому что в начале апреля ударил мороз и даже выпал снег. В прихожей, сняв пальто, она оставила платок на плечах, потому что квартира показалась прохладной. А мама Сергея, удивительно молодая, с копной коротких каштановых волос, ласково провела ладонью по ее щеке и вежливо так сказала:
– Что ж вы, Танечка, в платочке ходите, как деревенская девушка? Вам, конечно, к лицу, а все же лучше красивую шляпку подобрать…
Танюшка неловко ойкнула, спешно стянула с плеч платок и в этот момент внезапно ощутила, что как будто бы разомкнула мамины руки: пока платок на плечах лежал – это мама ее обнимала.
На лице у Вероники Станиславовны – так звали маму Сергея – постоянно обитала легкая чуть насмешливая полуулыбка, и от этого Танюшка чувствовала себя жутко неловко, как будто эта женщина втайне посмеивалась конкретно над ней, ее простоватыми манерами и даже желанием вымыть за собой тарелку после совместной трапезы.
– Ну что вы, Танечка, за гостями всегда убирает хозяйка.
И вроде бы Вероника Станиславовна совершенно искренне призналась ей, что всегда мечтала о дочке и тут вдруг неожиданно ее обрела, да еще настоящую сказочную красавицу, Танюшка чувствовала в ее голосе плохо скрытую фальшь. Или так ей только казалось? На силикатном заводе люди жили бесхитростные, простые, рубили правду-матку в глаза. Не приглянулся кому ее платок, так прямо бы и сказали: «Чего вырядилась, как кулема».
Потом, будущую свекровь еще очень длинно звали. Ну разве можно по десять раз на дню произносить «Вероника Ста-нис-ла-вов-на»? А мамой называть совершенно чужую женщину язык не поворачивался. Какая она ей мама – эта насмешливая женщина с зеленоватыми глазами? Мама, она вот – родная, своя, теплая. К ней можно прижаться, шепнуть на ухо самую большую тайну, пожаловаться и даже вместе поплакать.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
