Тринадцать лет, прожитых зря
Позавчера бравший интервью журналист спросил меня (многие об этом спрашивают), какая из прочитанных книг больше всего на меня повлияла. Если бы за всю мою жизнь нашлась всего одна книга, которая бы однозначно повлияла на меня больше всех остальных, я был бы просто идиотом – как и многие из тех, кто отвечает на этот вопрос. Есть книги, сыгравшие решающую роль в мои двадцать лет, и другие книги, определившие меня в тридцать, и я с нетерпением жду книгу, которая потрясет меня в сто лет. Еще один вопрос, на который невозможно ответить: «Кто преподал вам самый важный урок?» Я всякий раз теряюсь, потому что (если только не сказать «папа с мамой») на каждом витке моего существования кто-нибудь чему-нибудь меня да учил. Это могли быть люди из моего окружения или дорогие сердцу усопшие – как, например, Аристотель, Фома Аквинский, Локк или Пирс.
В любом случае о нескольких уроках, полученных не из книг, я могу с уверенностью сказать, что они изменили мою жизнь. Первый преподала мне чудесная синьорина Беллини, учившая нас в пятом классе, которая задавала нам на дом ключевые слова (например, «курица» или «судно»), и, отталкиваясь от них, надо было написать рассуждение или рассказ. Однажды черт меня дернул заявить, что я произнесу экспромтом речь на любую тему, какую она мне задаст. Она окинула взглядом кафедру и сказала: «Блокнот». Задним умом я понимаю, что мог бы рассказать о блокноте журналиста, о путевом дневнике исследователя из книжек Сальгари[76], но вместо этого я уверенно вышел к доске и не смог произнести ни слова. Так синьорина Беллини научила меня, что никогда не надо быть самонадеянным.
Второй урок преподал мне дон Чели, монах-салезианец, который научил меня играть музыку: сейчас его, кажется, хотят канонизировать, хотя и не по этой причине – скорее напротив, адвокат дьявола мог бы вменить это ему в вину. 5 января 1945 года я пришел к нему, сияя, как новенький пятак, и заявил: «Дон Чели, а мне сегодня тринадцать лет исполнилось». «Прожитых совершенно зря», – ответил он ворчливо. Что хотел он сказать этой репликой? Что, раз уж я достиг столь почтенного возраста, мне следовало подвергнуть свою совесть беспощадному анализу? Что зря я ждал похвалы лишь за то, что исполнил свой биологический долг? Возможно, это было обычное проявление пьемонтского чувства уместного, отказ от пафоса, не исключено даже, что это было сердечное поздравление. Но подозреваю, дон Чели знал, и передал это знание мне, что учитель должен всегда держать учеников в напряжении, а не захваливать сверх меры.
Усвоив урок, я всегда крайне скупо хвалил тех, кто ждал от меня похвалы, не считая исключительных случаев и свершений паче чаяния. Возможно, таким поведением я причинил кому-то боль, и, если так, значит, я прожил зря не только первые тринадцать лет, но и все первые шестьдесят шесть. Но я однозначно решил, что самым явственным выражением моего одобрения должно быть отсутствие критики. Если критиковать не за что, значит, работа сделана на совесть. Меня всегда раздражали эпитеты наподобие «добрый папа» или «неподкупный Дзакканьини», поневоле наводящие на мысль, что все остальные понтифики были злыми, а политики – продажными. Иоанн XXIII и Дзакканьини просто-напросто делали то, что должны были делать, и непонятно, с какой стати их еще за это особо восхвалять.
Но из ответа дона Чели я вынес еще и то, что не надо много о себе мнить, что бы я ни сделал и как бы правильно ни поступил, а главное – поменьше задаваться перед окружающими. Значит ли это, что не надо стремиться к лучшему? Разумеется нет, но неким странным образом ответ дона Чели отсылает меня к высказыванию Оливера Уэнделла Холмса – младшего[77], вычитанному мною уже не помню где: «Секрет моего успеха в том, что я еще в молодости обнаружил, что я не бог». Очень важно понимать, что ты не бог, всегда сомневаться в своих действиях и считать, что прожил отведенные тебе годы не слишком хорошо. Только это даст тебе шанс, может быть, лучше прожить оставшиеся.
Вы спросите меня, почему все это вспомнилось мне именно сейчас, когда началась предвыборная кампания, а значит, если хочешь добиться успеха, надо немножко строить из себя Господа Бога, то есть говорить о содеянном, как Творец на седьмой день творения, что это valde bona[78], и демонстрировать некоторую степень мании величия, уверяя в своей несомненной способности сделать еще лучше (тогда как Господь удовлетворился тем, что создал лучший из возможных миров). Я, упаси боже, не морализирую, именно так и надо вести предвыборные кампании – представляете себе кандидата, который придет к избирателям и скажет: «До сих пор я занимался сплошной фигней и не уверен, что в будущем у меня выйдет лучше, – могу лишь обещать, что постараюсь»? Его просто не выберут. Так что, повторяю, никакого ложного морализма. Просто, пока я слушаю теледебаты, мне все вспоминается дон Чели.
2007Детинушки под прицелом
Честно говоря, меня слегка удивляет, что в разгоревшейся национальной дискуссии по поводу детинушек никому не пришло в голову заглянуть в достопочтенный и авторитетнейший «Большой словарь итальянского языка» издательства UTET (известный также как «Батталья»[79]). Там мы бы обнаружили, что если под «дитятей» (bamboccio) подразумевается «ребенок, с шутливо-ласкательным оттенком; пухлый ребенок, слегка неловкий и неуклюжий, не обладающий еще речью и разумом, фактически вещь, игрушка», то для варианта «детинушка» (bamboccione) приводится целый ряд примеров из классической литературы, в частности, по словам Томмазео – Ригутини[80], «говоря “детинушка”, я имею в виду телеса не столько исполинские, сколько дебелые… не бывает детинушки без хорошей лоснящейся ряхи», а Бальдини пишет: «Все теперь живут в свое удовольствие: вы, Бертольдино, сноха Менегина и милый наш детинушка Какасенно».
