Баварский посланник и супруга его слыли людьми посредственными; вечер обещал быть ужасно скучным. Не желая привлекать к себе досужее внимание — на нее все еще смотрят многозначительно, — Алина ушла из салона и добрела наконец до дальней гостиной, почти совершенно пустой. У среднего окна спиной к ней стояла девушка, очень стройная, в белом платье с широким кремовым поясом. Черные блестящие, но совсем негустые волосы ее были стянуты в тугой пучок на затылке. И нестерпимый этот пучок, и опущенная головка, и простое белое платье с рукавами, узкими у плеча, но пышными у запястий, — все в ней было такое поникшее. Она казалась лилией, извлеченной из родной ей воды. «И у нее, верно, горе!» — решила Алина и попыталась неслышно мимо нее пройти. Но девушка оглянулась. Это была Мэри!
— Отчего ты грустна? — спросила Алина, растерявшись.
Мэри провела рукой по лицу, как бы снимая с него длинную паутинку.
— Если хочешь, я буду с тобой откровенна, — тихо сказала она. — Не сочти это глупым жеманством… Ах, я несчастна! — вскричала она вдруг и резко отвернулась к окну.
— Милая, что с тобой? — Алина обняла ее нежно. — Поверь, тебе лучше выговориться! Так что же стряслось?
— Ты знаешь, ведь я отказала Жоржу! Он две недели уж к нам ни ногой. И вот за эти несчастные две недели я поняла: я люблю его больше, чем думала! Ах, какая же ты счастливая, что увлекалась им так мимолетно!..
Она тихо заплакала, но тотчас продолжила говорить, утирая слезы. Голос ее прерывался.
— Горько! Горько думать, что этот человек уже мог быть моим; что я сама ему отказала; что, наконец, я ему безразлична…
Она помолчала, вздохнула, потом продолжила с гордою, ледяною миной:
— Только что я узнала от мадам Полетики, его бывшей любовницы, которая по привычке еще ревнует его ко всем, — узнала вещь страшную. Он любит мадам Пушкину, но у него роман и с сестрою ее Катрин! При этом он сватается ко мне; при этом я люблю его; при этом Катрин его любит также! Но он теперь весь в своем чувстве к этой безмозглой льдине, к Натали, а она над ним, верно, смеется! Мы же с Катрин дуры, дуры!..
— Милая Мэри! — сказала Алина как можно ласковее. — Поверь: опытные мужчины умеют лишь играть в любовь.
— Да, но он не играет, он любит! — почти вскрикнула Мэри.
Бедняжка! Что могла возразить ей Алина?
— Не ты одна несчастлива, дорогая… — вырвалось у нее.
— Да? — спросила Мэри с надеждой, глянув на подругу украдкой, но взгляд этот был как игла. Она сейчас так убивалась, но и на миг не забыла светской своей привычной злости и этого гадкого любопытства…
Алина вспыхнула и напрямик спросила:
— У тебя есть на мой счет какие-то подозренья?
Мэри отшатнулась. Было видно, что она не ожидала такой прямоты.
— Алина! — воскликнула она тихо, почти осуждающе. — Ах, Алина!..
— Что же, поговорим тогда о предметах вполне посторонних. Например, об этой комедии, что ломает месье д’Антес с Пушкиной.
— Но это вовсе не посторонний предмет для меня… — детски-обиженно прошептала Мэри.
— Тогда зачем ты сама так жестока со мной? — спросила Алина очень тихо, повернулась и вон пошла.
Это был разрыв, разрыв навек, — неожиданный для обеих!
Алина вернулась в салон, думая мысленно позабавиться на счет собравшихся, которых большей частью она заслуженно презирала.
Здесь было много народу. У камина грузный седой хозяин со своей молодой женой о чем-то живо беседовал с мадам Полетикой и мадам Нессельроде. Алине же бросилось в глаза странное трио в углу, возле ширмы, увитой плющом. Возле готической этой ширмы на канапе сидели Пушкина и голландский посланник в звездах, а на стуле поодаль вся вытянулась в их сторону худая смуглая Катрин Гончарова, приложивши к глазам, точно в театре, двойной свой лорнет. Она неотрывно следила за сестрой и бароном Геккерном, словно желая по движенью их губ угадать, о чем они говорили.
Алина взяла чашку чаю у мадам посольши и села в глубокое кресло по другую сторону ширмы, приняв самый рассеянный вид. Однако из-за гула голосов в гостиной до нее долетали обрывки этого очевидно странного разговора.
— Нет, барон! Вы понимаете все не так…
— Не так?! Но когда я вижу моего сына с растерзанным сердцем! Ах, верьте, я мечтаю об ином счастье для Жоржа! Он молод еще, у него все впереди… Однако он и слышать не хочет, например, о княжне Барятинской, — ни о ком, кроме вас! Он готов на все…
— У меня детей четверо, — возразила Натали как-то тихо-туманно.
— Что ж из того? Он безумен, он готов бежать за границу с вами всеми, им стать отцом… Поверьте, Жорж утверждает даже такое!
— Однако развод…
— Развод! Когда вы станете католичкой, брак в православной вере будет как бы и недействительным…
Наступило молчание.
— Я, право, не ожидала… Я тронута таким чувством… — сказала наконец Натали слишком, слишком тихо. Из следующей фразы можно было разобрать только слово «муж».
— Он изменяет вам! — тотчас язвительно прервал ее де Геккерн.
— Это не ваше дело! — возразила Натали очень решительно. Голос ее задрожал.
— Простите, все-таки и мое! Вы с Жоржем ровесники и почти еще — извините — дети. Союз с юношей, который принесет к вашим ногам всю силу первой своей любви, и брак с человеком, который много вас старше и который уже по этому одному не может понять силу юного чувства; для которого любовь — это привычка тела; который, наконец, лет через десять станет совсем стариком, и вы окажетесь в объятьях, слишком для вас холодных… И потом, эта Россия, где все рабы; этот холодный, жестокосердный, этот чопорный ваш Петербург! Здесь вы не посмеете изменить свою участь. Вас ждут лишь нужда, долги, измены мужа; ваша жизнь здесь будет похожа на подвиг, — но подвиг во имя чего? Через несколько лет, увидев первую морщинку на своем божественном лице, вы с горечью невыразимой наконец-то поймете, что жизнь проходит без толку, без смысла. А ведь вы одарены не меньше вашего мужа, ибо красота ваша гениальна!
— Я любима… — возразила Натали.
— Ах, мадам! — вскричал барон саркастически.
Тут Базиль подошел к жене и обратился с каким-то глупым вопросом. Потом, точно движимый тайною силой, он подошел к Катрин Гончаровой и заговорил с ней. Та, впрочем, едва ему отвечала, увлеченная созерцанием Натали и Геккерна. Однако Базиль проявлял, как видно, упорство. Алине стало досадно, она поднялась.
— Милая Катрин, я похищаю у вас моего ужасного мужа, которому до всего есть дело на этом свете…
Супруги вышли в зал.
— У вас даже самолюбия нет! — сказала она Базилю, радуясь, что может хоть на нем сорвать свою злость. — Неужли не ясно, что этой желтенькой швабре совсем не до вас: она лорнирует сестру и барона, и неспроста?!
