– Стоит, Иванушка, стоит. – Наташа прильнула к Ивану, зажмурилась, и ей представилась картина из недавнего золотого сна: жених надевает ей на палец золотое кольцо ценой в шесть тысяч рублей, все вокруг завистливо перешептываются, а цесаревна Елизавета бросает на трепещущую от счастья невесту снисходительно-небрежный взгляд.
– Только умер государь наш, не успел на твоей сестре жениться, – добавила она. – А мы обвенчаться успеем.
– Если я в опале буду, – с не свойственной ему проникновенностью и серьезностью спросил Иван, – ты за меня замуж выйдешь? Не побоишься?
– Не побоюсь, – так же серьезно ответила Наташа. – Я такой привычки не имею, чтобы сегодня одного, а завтра другого любить.
В эту минуту князь Долгорукий, чьи любовные похождения ни для кого не составляли тайны, счастливый обладатель двусмысленной репутации, поневоле залюбовался своей трогательной и по-детски доверчивой невестой. Он знал, что эта девочка всюду пойдет за ним, замирая от счастья, простит измену и предательство и всю жизнь будет благословлять того, кто сделает ее несчастной.
«Не люби меня так, Наташа, – захотелось сказать Ивану, – я твоей любви не стою. И судьбу мою разделить не пытайся – горькая у меня судьба будет».
Но вслух этих слов князь так и не произнес.
Глава пятая
Смиренная Наташа
Наташа Долгорукая собиралась в дорогу. Новая императрица, еще совсем недавно – курляндская герцогиня Анна Иоанновна не пощадила семью Долгоруких. Согласно именному указу Анны Иоанновны, Долгорукие ссылались в дальние пензенские деревни. И пока свекровь и золовки Наташи прятали по карманам золото и драгоценности, юная княгиня Долгорукая – в недавнем прошлом самая богатая невеста империи – бережно заворачивала в кусок грубого холста родовое Евангелие Шереметевых.
Иван в день сборов отсутствовал. Князь, не привыкший к таким ударам судьбы, еще с прошлого вечера пытался залить тоску в пьяной компании недавних друзей. Наташе предстояло самой собираться в дальнюю дорогу, слышать причитания свекрови, ссоры сестер Ивана и ужасаться молчанию и отрешенности княжны Екатерины. Несостоявшаяся императрица, казалось, не замечала страданий близких – ей было достаточно собственных.
Наташе хотелось заплакать. Все, что у нее оставалось, это воспоминания о недавнем золотом сне. Ивана не было рядом, свекровь с золовками не жаловали юную княгиню, а за порогом ожидала ссылка в Пензу, разлука с родными, бедность и затворничество.
– Где же Иванушка? – спросила она у свекрови.
– Это тебе, Наталья, лучше знать, – ответила княгиня Долгорукая. – Он твой муж, а не мой.
– Да не мучьте вы девочку, – вмешалась молчавшая до сих пор княжна Екатерина. – Иван в кабаке, как обычно. Горе свое заливает. А до нашего ему дела нет, как, впрочем, и мне.
– Я пойду к нему, – сказала Наташа, – домой его приведу.
– Приведешь? – расхохоталась княжна Екатерина. – Ну попробуй… Только он за тобой не пойдет. Сам придет – когда проспится.
От этих слов хотелось убежать на край света. С каждым днем счастья становилось меньше – оно таяло и рассыпалось на глазах, а оставалась лишь серая безысходность. И Наташа отчаянно пыталась сохранить для себя хотя бы частицу того золотого сна, который еще недавно был ее прошлым…
Князь Иван вернулся под утро: прошлым вечером и ночью он выпил так много, что не смог «переварить» эту дозу даже при своей обычной выносливости к спиртному. Всю ночь Иван жаловался на превратности судьбы и жестокость императрицы Анны Иоанновны случайным собутыльникам, а теперь пришел изливать свое горе жене. Наташа с удивлением и недоумением смотрела на него: от прежнего блестящего красавца в князе осталось немного.
– Нужно собираться в дорогу, Иванушка, – тихо, нежно сказала Наташа, коснувшись плеча мужа.
В эту минуту они были одни. Остальные члены опальной семьи давно спали, и только Наташа терпеливо дожидалась мужа, пока не забрезжил рассвет и едва успевший опохмелиться князь не появился на пороге.
Иван, как был – в шубе и шапке, рухнул на колени перед женой, а она гладила его по голове, как ребенка, утешая и успокаивая.
А Иван, вглядываясь в ее лицо, вдруг понял, что пятнадцатилетняя девочка, которую он намеревался поучать и воспитывать, смелее и мудрее его.
– Хорошая ты, Наташа, – сказал князь, – сильная, а я слабый человек, тебе и в подметки не гожусь. Другого мужа тебе искать надо было. Зачем ты со мной свою судьбу связала? Сопьюсь я с горя или повешусь – тебе жизнь сломаю.
– Ты этих слов мне не говори! – не на шутку рассердившись, закричала Наталья. – Жить ты будешь, и нам всем помогать. Сестре Екатерине, которая, вон, ни жива ни мертва ходит. Вы ее царицей сделать хотели, да только счастья лишили. Теперь тебе ее от беды оберегать. И сестер – Елену с Анной – тоже. Встань, Иван, нечего у меня в ногах валяться. Ты в семье глава, и спрос с тебя великий.
Иван поднялся с колен, Наташа сняла с него шубу и шапку, отерла лицо платком. Князь поднес к губам маленькую ручку жены.
– Спасибо тебе, родная, – сказал он. – Я твоих слов ввек не забуду. Ты не тело, ты душу мою спасла. Ты мне друг на этом свете единственный.
И еще долго они стояли, обнявшись, отчаянно припав друг к другу, понимая, что за порогом ожидают страдания, в которых не останется места любви.
* * *
Перед самым отъездом в московский дом Долгоруких заглянул прапорщик Преображенского полка князь Барятинский. Барятинский был закадычным другом Алеши Шубина, и цесаревна с ординарцем воспользовались его помощью, чтобы передать Ивану и его близким напутственные слова. Новая императрица цесаревну не жаловала, и предсказание князя Ивана о ссылке в монастырь и вправду могло сбыться. Узнав о судьбе Долгоруких, цесаревна поддалась порыву милосердия и отправила к ссыльным Барятинского.
Прапорщик явился к Долгоруким под вечер. После обычной полковой маеты он заглянул в кабак, осушил стопочку, да не одну, и только потом решил выполнить просьбу цесаревны и закадычного друга Алешки Шубина. Ему было неловко идти к этим обреченным на страдание людям. Барятинский знал, что князь Иван уже которую ночь заливает горе водкой, а его мать, жена и сестры пытаются спасти хоть малую толику семейных богатств. Прапорщик долго кружил по Москве, бродил вокруг дома Долгоруких, не решаясь войти, прорывался сквозь тусклое снежное марево. И, наконец, вошел – когда не смог больше медлить.
К Барятинскому вышла молодая княгиня. Прапорщик сказал, что пришел от цесаревны Елизаветы – с напутственными словами и прощальным поклоном.
– Нет ли письма от цесаревны? – спросила Наташа.
– Боится она писать, – ответил прапорщик. – Опасно это нынче.
Наташа вздохнула и нахмурилась: нерешительность Елизаветы тяготила ее не меньше, чем мужа. «Схорониться хочет, – подумала княгиня, – своего часа ждет. Да ведь всю жизнь прятаться не станешь».
