– Бежал. Вижу, помощь нужна, – не моргнув глазом, преподнес себя заботливым и милосердным Семка.
Баба Лялюшка снисходительно посмотрела на щуплую фигурку парня, освободила рядом местечко для добровольного помощника:
– Ладно, хоть покряхтишь за меня.
Остановила скорую железнодорожную помощь, когда навстречу выбежали девчата из бригады. Издалека успокоив их взмахом руки, присела рядом с Зорей, погладила волосы виновато улыбающейся крестнице. Пояснила для всех, обступивших дрезину:
– Я думала, что она хоть в полосочку дура, а оказалась – полная. Рельс потащила. Убила бы, если б не растила, – прижала голову девушки к груди.
– Врача надо, – спохватилась Варя.
– Уже побежали. А вы тоже марш отсюда, плакальщицы. Дайте человеку не стесняться. Ты тоже с ними, – кивнула Семке. – Но на «спасибо» заработал.
Зоря не стонала, кровью не истекала, а значит, все было не так страшно, как показалось на первый взгляд. Лишь изредка вяло отгоняла от себя комаров, во всем лесу отыскавших наиболее беззащитного человека и потянувшихся даже при солнце подкрепиться самым сладким лакомством – кровушкой. Благо девичья кожа такая мягкая…
Повинуясь указаниям бабы Ляли, женщины отошли от дрезины, переключились на Семку. И, словно не умирали только что от усталости, принялись поправлять прически.
– Баб Лялюшка, а где жениха подцепила? – не удержалась первой Груня.
– А он на всех один или уже привязан к какой-то изгороди? – расправила то ли тельняшку на груди, то ли грудь под полосками Стеша.
Старуха неодобрительно посмотрела на молодежь:
– Марш отсюда. Молод он еще для вас. Да и жевать надо тот пряник, который в своем кармане, а не на чужом прилавке.
– Не скажи, баб Ляля, – не согласилась Стеша, кружа вокруг испуганно озирающегося по сторонам Семки. А тот, еще намедни мечтавший оказаться в женском кругу, понял: в таком плену ты не хозяин. Когда они скопом, лучше и впрямь глядеть на них со стороны, тайком. На цыпочках, как сказал Иван Палыч… А Стеша не унималась: – У нас некоторые на вид – ни украсть, ни посторожить, а потом раз подолом – и, как неводом, всех золотых рыбок себе.
По тому, что остановилась напротив Вари, намек явно адресовался ей и мужу. Груня, несмотря на то что была меньше росточком и дробнее, торопливо встала между ними, оттолкнула грудью Стешу. Морячка не стала сопротивляться, заломила картинно руки:
– Ох, дура была, дура. Честная до смерти. Но теперь…
Пошла зазывно на Семку. Тому и отступать – только обратно в лес, где его ищет белогвардеец-сосед. И стройка вроде огромная, говорят, более 50 тысяч народу нагнали вместе с военными, а деться некуда. Даже они, наблюдатели, ограничены в перемещениях только в пределах своих рабочих участков.
А тут оказалось, что и убегать-то никуда не требуется: к ручью вышел Кручиня с коромыслом и бельем на плечах. Наталья несла следом тазик с постирушкой. Увидев на дрезине Зорю, подалась к ней, но девчонка равнодушно отвернулась. А вот встретившись глазами с Семкой, торопливо натянула на колени платье. «Значит, будешь жить», – отлегло на сердце у крестной, приметившей огонек в глазах молодых.
Иван Павлович, свалив поклажу в корыто около навеса, пошел на Семку. Тот подался-таки под защиту Стеши, и морячка не потерпела возможной утраты:
– Девки, пряники наши воруют!
Дурачась, Груня и Варя выставили защиту, но Семка, минуту назад уже побывавший в девичьем кольце, из двух зол попробовал выбрать побег. Попятился, но зацепился штаниной за отогнувшийся край у дрезины. Спасая одежку, повалился на Зорю. Та вскрикнула больше от неожиданности, чем от боли, и Семка, боясь пошевелиться, замер у ее ног. «Пряник» словно сам скатился к тому, кто в нем, может быть, более всего нуждался. Или, по крайней мере, по возрасту мог принадлежать.
Обстановку разрядила появившаяся врачиха. Едва увидев ее на рельсах, баба Лялюшка замахала рукой:
– Это к нам, Полина. К нам.
– Всем марш отсюда, – на ходу расстегивая сумку, отдала медик распоряжение собравшимся. Узнав Семку, не без облегчения улыбнулась: – Живой? Но тоже марш.
Ослушалась врача лишь баба Ляля, к ней Полина и обратилась за разъяснениями:
– Что случилось?
– В герои рвется, а живот один.
– Ясно. Баб Ляля, иди тоже прогуляйся, – отослала старуху к навесу врач. Болячки человека – это только его тайна. Посчитает нужным, сам расскажет другим о своих хворобах, но никак иначе.
А полку других прибыло: у навеса объявились завершившие осмотр участка бригадир и лейтенант Соболь. Кручиня, закрывая спиной комсомольца-добровольца, встрепенувшегося при виде смершевца, стал вытеснять Семку за постройки. Выдерживая до конца легенду, кивнул на трамбовки – работаем.
Однако начальство в данную минуту больше заинтересовала врач, которая, прикрывая собой больную от любопытных глаз, расспрашивала-отвлекала ту от осмотра:
– Кто ж из тебя каторжанина сделал?
– Я сама. У нас план… – морщась от надавливаний и ощупываний врача, проговорила Зоря.
– Какой может быть план для таких, как ты?
– План строительства железной дороги, товарищ врач! – посчитала нужным пресечь расхолаживающие разговоры бригадир. Как и подойти вплотную к дрезине, чтобы присутствовать при осмотре: за своих рабочих она отвечает не в меньшей степени, чем забредшая на огонек медработник.
Поведение бригадира Полине не понравилось. Отбросив русую челку, падающую косым клином на глаза, оценивающе осмотрела фронтовичку. Орден впечатления не произвел, рука… Что рука? За войну столько калек появилось, что инвалидность считалась порой благом – зато не убило. И потому сказала то, что посчитала нужным напомнить как врач:
– Ей еще детей рожать, а не… – Не смогла сдержаться, кивнула на букет в руке Прохоровой: – А не только цветочки нюхать.
Валентину Ивановича словно окатило холодной водой. Прикрыла глаза, сдерживая гнев: еще никто на стройке не посмел говорить с ней подобным тоном, а тем более выставлять упреки, намекая на инвалидность. Но она запомнит эту встречу…
Расстояние до навеса было небольшим, Полина на шепот не переходила, и Соболь тоже прекрасно услышал сказанное. Оно касалось и его лично, его подарка, и, поправив ремни, лейтенант направился лично одернуть зарвавшуюся врачиху: ты сначала повоюй, как некоторые. Да не дай бог при этом стать калекой. Но сладкую жизнь я тебе обеспечу!
Однако бригадиру хватило благоразумия первой остановиться в споре. Не дала и лейтенанту ввязываться при посторонних в женские разборки, задержав единственной рукой. Но, отойдя от врача, бдительно оглянулась в сторону дрезины:
– Ты говоришь о безопасности объекта, а она вон в любое время дня и ночи в любую бригаду…
В ней, конечно же, заговорила женская обида. Возможно, врач задела и самую больную тему – отсутствие детей. Но и поставленная начальником контрразведки задача по усилению бдительности абсолютно не являлась лишней или надуманной. По крайней мере, Валентине Ивановичу хотелось, чтобы именно так подумал лейтенант о ее предупреждении.
