Сине-зеленый, опухший от побоев, Адольф провалялся в постели около двух недель, после чего за ним приехал отец и забрал с собой.
Так пролетел почти год.
В Баку дядя Адик вел себя тихо. Без особых проблем дотянул до совершеннолетия. Эти годы он предавался той жизни, ощущение которой утратил в горах: мирно попивал винцо с друзьями, околачивался возле завокзальных, покуривал травку да присовывал время от времени легким на передок зрелым женщинам из других районов города.
Когда же разведенные женщины, в увядающие тела которых Адик изливал свою неуемную страсть, начинали ему надоедать, он на своей пузатой ГАЗ-21 заруливал в студгородок — пообщаться с интеллигентными девушками. Беда заключалась только в том, что дядя Адик никогда не читал книг, в связи с чем его словарный запас ограничивался объемом, позволяющим успешно функционировать лишь в среде нечитающих родственников и друзей. Налик и моя мама были исключениями из их числа, но и они не выходили за рамки вышеозначенного лексикона, общаясь с родней. Налик не афишировал свою начитанность, еще и исходя из соображений престижа в глазах завокзальных крутышей.
Всякий раз перед заездом в студгородок Адик подкатывал к моей матери, своей двоюродной сестре, чтобы она выдала ему пару бесподобных фраз, услышав которые начитанная девушка упала бы в его объятия, сраженная силой интеллекта и глубиной Адольфовых познаний. Решающим аргументом в выборе консультанта стали очки, которые моя мать носила с детства. В кругу моих родственников данный артефакт приближал человека к торжественным вершинам разума, холодным и неприступным, как мерцающие звезды. Очкарик априори считался умницей и интеллигентом. Правда, последнее слово употреблялось сородичами двояко: как страшное ругательство, если касалось ближних, и как знак привилегированности, если всех остальных.
Моя матушка не только натаскивала своего кузена в произношении фраз типа: «Как антипод неортодоксального нигилизма, не могу не согласиться с некоторыми аспектами столь интересного мне предмета, как…» или «Все сказанное вами верно, но мне кажется, что вы недооцениваете значение релятивизма самых понятий…», но еще и одалживала ему свои запасные очки, напялив которые брутальный Адик превращался в щеголеватого завсегдатая библиотек.
Врожденная артистичность, фантастическая пластика лица и гипнотический баритон вкупе с очками и фразами на все случаи жизни сделали дядю Адика любимчиком женщин даже в чуждой ему — студенческой — среде. Убитые смысловой неподъемностью произносимых им тирад и согретые искрящимся солнечным обаянием его натуры, отличницы повисали на нем, как подстреленная дичь на охотнике. Насытившись свежестью студенток, выдававших в постели такие кренделя, что искушенный в амурных играх юноша чувствовал себя как новичок за штурвалом истребителя, Адик возвращался домой счастливым и блаженно ленивым.
По достижении Адиком восемнадцатилетнего рубежа дядя Лева решил отдать его в армию, чтобы тот уразумел, какова она, жизнь, лишенная отцовской опеки. Решил и отдал. Мать Адольфа и еще триста женщин со всей округи, наводнив вокзал слезами, провожали «бедного мальчика» в Ростов-на-Дону. В отличие от Налика, Адик пользовался хорошей репутацией «красавчика», то есть смазливого юноши, который хулиганит, не переходя в озорстве границ, заданных его возрастом.
Случай овладения хмельной девушкой на стройке, согласно договоренностям между ее отцом и дядей Левой, не вышел за пределы их семей, а мелкие сплетни, связанные со срочным отъездом Адика, не успели развиться в слухи об изнасиловании, так как дядя Лева сам запустил слух через третьих лиц, что Адик сбежал, подозреваемый органами в фарцовке и спекуляции. А это было уже совсем другое дело и даже внушало некоторое уважение. О попытке Адика овладеть Гретой тоже удалось умолчать.
На четвертом месяце службы сына дядя Лева получил от Адика письмо, в котором тот предвещал свою смерть от повешения, если его отсюда не вызволят. Посчитав это дело чистейшей провокацией, дядя Лева отправил послание в мусорное ведро.
А еще через три месяца пришла официальная бумага, известившая родителей Адольфа, что сын их под трибуналом и скоро над ним состоится военный суд.
Первым же рейсом дядя Лева рванул в Ростов-на-Дону, прихватив с собой бережно упакованные тридцать тысяч советских рублей.
В части, поговорив с сыном, выяснил, что тот, напившись вдрабадан, прямо на складе соблазнил жену майора. Все бы ничего, но их застукал майор, застав позу, которая обеспечивала туловищу его жены положение, перпендикулярное стоящему рядовому Григоряну. Но больше всего майора возмутило то, что супруга опиралась на свои полусогнутые колени, а солдат, намотав на кулаки ее волосы, рывками поддергивал майоршу к себе. Униженный офицер хотел было пристрелить обоих, но, опасаясь последствий, принялся долго и методично избивать любовников. А когда голубки валялись у его ног и захлебывались кровью, отошедший от ярости, он приказал им молчать. Таким образом, Адик влетел как расхититель социалистического имущества и злостный пьяница.
Дядя Лева мигом разведал ситуацию и порядок цен на местном рынке подкупа. Пять тысяч ушли рогатому майору — главному свидетелю обвинения, пятнадцать — полковнику — командиру части, и дело было закрыто. Еще пять тысяч ушли на врачей, которые в течение дня обнаружили у Адика порок сердца, язву желудка и межпозвонковую грыжу. После всей катавасии счастливого Адольфа пинком под зад дембельнули и крепко о нем забыли.
Справедливости ради надо заметить, что дядя Лева ни разу не упрекнул сына в хулиганстве, расточительности и позоре, которым тот, как пеплом, осыпал быстро седеющую голову отца.
В округе судачили:
— Лева дела делает хорошо, и деньгами крутит шустро, и с ворами знается, и прокурор у него на привязи, а с сыном мягок очень. Надо бы пожестче, посуровей…
На самом же деле дядя Лева долго и мучительно обдумывал будущее сына. Учиться Адик не собирался. Работать тоже. Воровать не умел. Он бы мог, конечно, помогать отцу в цеху, но сын упорно отодвигал начало трудовой деятельности.
— Вот женюсь, отец, — уверял того Адик, — тогда и займусь делами!
Но сколько бы дядя Лева ни радел о завтрашнем дне сына, какие бы зарисовки ни намечал, жизнь сама предложила оптимальное решение: в двадцать лет Адольф благополучно женился на стройной Аревик.
В отличие от дяди Наиля, который сначала решил жениться, а только потом встретил свою невесту, дядя Адо увидел Аревик и сразу загорелся обзавестись семьей.
Как и семья Маши, семья Аревик переехала в Баку, только не из Сибири, а из маленького районного городка в Армении. Золотые руки мебельщика Григора — отца Аревик — сулили безбедную жизнь в большом и красивом городе.
Родители Аревик — армяне консервативного склада — воспитали дочь в лучших традициях своего племени. Осанистая, хозяйственная, «с понятиями». Говорит только по существу, и главное — девушка с характером. Таких дев армяне классифицируют как «тяжелых», что вовсе не говорит об избыточном весе или вздорности характера девушки. «Тяжелая» — значит цельная. Целомудренная. Не ветреная. И сковороду надраит, и песню о судьбинушке споет печальную, и огреет этой сковородой как следует, чтоб не зарывались почем зря!
