Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Дома было тихо, но Маша, когда он осторожно заглянул к ней, не спала, сидела с книжкой в постели, укутавшись в теплый халат.
– Ты долго, – улыбнулась она, оторвавшись от книги. – Голодный?
– Есть маленько. – Хохол снял куртку и прошел в кухню. – Ты лежи, не вставай, – услышав возню в спальне, велел он. – Я тебе сейчас вкуснейшую штуку приготовлю – пальчики оближешь.
– Я помогу. – Маша уже стояла на пороге кухни все в том же длинном теплом халате и толстых вязаных носках.
– Нет уж, подруга, ты садись-ка вот сюда. – Женька бережно подвел ее к стулу у окна и усадил. – А я сам все сделаю.
Он вымыл красное яблоко и сунул Маше, как ребенку, и она, благодарно улыбнувшись, взяла:
– Надо же – ты помнишь, что я ем только такие?
– Я помню, как когда-то зимой с пацанами мотался по городу в поисках этих чертовых яблок и нашел только в какой-то занюханной палатке у таджика, – хохотнул Женька, повязывая фартук. – Помнишь, ты тогда после больницы к нам приехала?
– Помню. Я часто к вам приезжала после больницы.
Она хрумкнула яблоком и замолчала, думая о чем-то своем. Хохлу на секунду пришло в голову, что вот сейчас можно задать ей вопрос об этом Церпицком, но потом, взглянув на бледное Машкино лицо, решил, что не стоит торопиться. Не сейчас.
Он взялся за приготовление мисо-супа и лапши, чем несказанно удивил свою приятельницу – та знала о нем многое, но вот то, что он прекрасно готовит японские блюда, явилось открытием.
– Ну а как ты думала? – помешивая в кастрюльке ложкой, вздохнул Женька. – Имея женой Марину Викторовну, еще не то выучишься делать. Она ж меня, как болонку, дрессирует.
– Ой, да прекрати, – отмахнулась Маша, грызя яблоко. – Это тебе вечно мерещится. Ты сам, по своей воле и по собственному желанию делаешь все, что ей нравится. Если хочешь знать, так она дорожит тобой, как никем.
– Заметно, да? Меня вот уже три недели нет в Англии – ты слышала хоть один телефонный звонок от нее? – Женька отложил ложку и взялся за острый нож-тесак и креветки.
– Три недели?! – ахнула потрясенная Маша. – Это что же у вас такое стряслось, что ты три недели в бегах?!
– Кто сказал – в бегах? – Хохол невозмутимо резал креветки, превращая их в фарш. – Может, в изгнании.
Маша внимательно посмотрела на него, но Женька не отреагировал, словно для него не существовало сейчас ничего важнее мелко порезанных креветок. Он сбросил полученную массу в кастрюлю и отвернулся к раковине, зашумел водой.
– Женька… я, может, не понимаю чего-то, – осторожно начала Маша, – но ты объясни… вы ведь мне не чужие совсем. Я так переживаю, когда вы ссоритесь, мне неприятно слышать об этом и еще больше неприятно быть свидетелем. Почему даже через столько лет вы никак не поймете, что у вас обоих нет никого на этом свете? Теперь-то уж точно никого… Как можно настолько не беречь друг друга, не хранить то хрупкое, что есть между вами?
Хохол вдруг брякнул ножом о стенку раковины и резко развернулся лицом к Маше, так, что ее обдало ветром:
– Машка, вот ты добрая – дальше некуда. Прямо крыльями сейчас захлопаешь! Мне при тебе даже матом крыть неудобно, чтобы святость твою не измарать ненароком! – негромко и зло заговорил он, заставив Машу невольно отпрянуть к окну. – Ты вот все в хорошее веришь, да? А где оно, хорошее-то это? Вот во мне – где, а? Я народу положил столько, что тебе эту кучу трупов даже не представить – воображения не хватит! А ты сидишь со мной в одной квартире, и даже в голову тебе не приходит, что меня бояться нужно – бояться, а не в дом пускать, понимаешь?! И Маринка – такая же! Такая же – и потому со мной! И хлещемся мы постоянно как раз потому, что все стараемся примерить на себя шкуру «нормальных людей», а она мала нам, шкура эта – и мне, и ей! Не по размеру, понимаешь? И когда начинает она давить со всех сторон, душить так, что глаза из орбит лезут от «нормальности», – на ком отыграться? Правильно – на самом близком, на том, за кого порвать и убить в случае чего не задумаешься. Потому и происходит вся эта свистопляска у нас.
Он тяжело задышал и вышел в коридор за сигаретами, долго шарил в карманах куртки в поисках пачки и зажигалки, а когда вернулся, Маша сидела с прикуренной уже сигаретой и смотрела на него насмешливо.
– Выступил? Полегчало? Ты что же – меня решил напугать? Меня?! Очень страшно, Женя. Поджилки затряслись. Я еще и не такое видела, так что не пыжься особо-то, вдруг лопнешь?
Он захохотал первым, признавая свою неправоту и глупость нелепой и необоснованной бравады. Действительно, кому он предлагал бояться? Мышке, отсидевшей в заложниках у Ашота с прикованной к батарее рукой? Мышке, попавшей однажды прямо из клуба в СИЗО с пакетиком героина, заботливо подброшенным в карман ее джинсов? Мышке, чувствовавшей холод пистолетного ствола кожей лба на работе, когда она пыталась не впустить в палату разъяренного охранника одного криминального авторитета? Глупо и как-то совсем не по-мужски – как будто рисовался перед чужой девчонкой, чтобы склеить ее на часок-другой.
– Мань… ты это… прости, ладно? – отсмеявшись, почти виновато произнес он, опираясь о спинку стула, на котором она сидела, и утыкаясь лбом в ее макушку. – Что-то я совсем старый стал… берега путаю…
Она потрепала его рукой по затылку и рассмеялась в ответ:
– Хорошо, давай забудем. Только больше не старайся напугать меня – я уже давно мало чего боюсь.
«Ну, судя по твоему маньячку – есть еще люди, способные тебя напугать, и это, наверное, даже хорошо», – подумал Женька про себя, снова отходя к плите.
Лондон
Она впервые покинула пределы больничной палаты – захотелось свежего воздуха, хотя это в городских условиях понятие весьма относительное. Но хотя бы не четыре больничные стены.
Марина бродила по небольшому парку-садику вокруг здания клиники, то и дело ловя себя на мысли о том, что прежде, много лет назад, ей и в голову не могло прийти, что будет она вот так запросто прогуливаться в заграничном парке, что к ней будут вежливо обращаться, произнося имя чуть ли не с придыханием, предупреждать каждое желание и почтительно открывать двери, если вдруг она решит войти или выйти. Ее детство совершенно не походило на то, какое она старалась дать своему сыну. Даже подумать не могла тогдашняя Марина Коваль, что ее ребенок будет учиться в престижной английской школе с перспективой поступления в не менее престижный колледж, что у него будет все, о чем только может мечтать мальчик его возраста. А главное – что его будут окружать только любовь и забота, а не синие морды собутыльников вечно пьяной мамаши. Она давно перестала обвинять свою мать – какой смысл? Та просто оказалась слабее обстоятельств, поплыла по течению, как щепка, подхваченная бурной волной, и так и захлебнулась, не сумев обрести почвы под ногами и не найдя в себе сил для борьбы с уносившей ее все дальше волной. Марина же оказалась совершенно иной. Но, возможно, не будь рядом именно такой матери, у нее не было бы необходимости выживать, выгрызать себе право на существование, не было бы нужды закалять характер и волю. Возможно, в процессе этой закалки Марина перестаралась и сделалась излишне уж сильной, совсем не такой, какой должна быть женщина. Но она понимала и то, что именно характер и внутренняя сила позволили ей не сломаться и не спасовать ни разу в той жизни, которую она вела. Что бы ни случалось – Коваль находила в себе силы встать, распрямиться после любого удара, пойти дальше и – ответить. Непременно ответить обидчику, да так, чтобы долго помнил. И только один человек сумел избежать удара – Бес.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
