Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
Взволнованный Спалланцани позвал брата Николо и сестру и рассказал им о замечательном опыте. Затем с горящим взором он объявил своим студентам, что жизнь появляется только из жизни, у каждого живого существа должны быть родители, – даже у этих крохотных, ничтожных зверюшек Левенгука. Запаяйте колбу с отваром на огне, и снаружи в нее ничего не сможет проникнуть. Держите ее на огне достаточно долго, и все микробы в ней, даже самые живучие, способные переносить кратковременное кипячение, окажутся убиты. Ни в каком отваре никакое живое существо не может самозародиться, даже если вы будете хранить его до Страшного суда. Затем он изложил свое разоблачение Нидхема в виде блестящей саркастической статьи, и весь научный мир пришел в волнение. «Неужели Нидхем действительно ошибался?» – задумчиво спрашивали друг у друга люди, собиравшиеся группами под высокими лампами и канделябрами научных обществ Лондона и Копенгагена, Парижа и Берлина.
Спор между Спалланцани и Нидхемом не удержался в стенах академий. Он просочился сквозь тяжелые двери на улицы и дополз в великосветские гостиные. Большинство было готово согласиться скорее с Нидхемом, потому что люди восемнадцатого века отличались веселой развязностью и цинизмом: повсюду росли насмешки над религией и над великими силами природы, и идея о том, что жизнь может возникать сама случайно и как попало, некоторым казалась весьма привлекательной. Но опыты Спалланцани оказались настолько убедительны и показательны, что даже умнейшие головы не могли придумать против них никакого возражения.
Между тем Нидхем тоже не сидел на месте и не бездельничал. Он хорошо знал пользу широкой гласности и для спасения своего дела отправился в Париж с публичными лекциями о бараньей подливке. Здесь он познакомился со знаменитым графом Бюффоном. Этот граф был очень богат, очень красив и очень любил писать статьи на научные темы; он был твердо уверен, что в его голове зарождаются великие истины, но при этом он был одет слишком хорошо для того, чтобы заниматься опытами. Помимо этого, он все же действительно знал математику и перевел Ньютона на французский язык. Поскольку он мог манипулировать сложными формулами и при этом был богатым дворянином, то, согласитесь, очевидно, что он обязан был знать – без всяких экспериментов, – могут ли крохотные животные появляться на свет без родителей или нет. Так рассуждали парижские остряки.
Нидхем и Бюффон отлично подошли друг другу. Бюффон носил мантию с украшениями и кружевными манжетами, которые ему не хотелось пачкать о грязные лабораторные столы, загроможденные стеклянной посудой, покрытые пылью и лужицами пролитого отвара. Они поделили между собой роли: Бюффон взял на себя труд размышлять и писать, а Нидхем возился в лаборатории. Эти двое задумали разработать новую великую теорию происхождения жизни, которая оказалась бы понятной всем и удовлетворяла бы как правоверного христианина, так и убежденного атеиста. Эта теория расходилась с реальными фактами, установленными Спалланцани, – ну и что с того? Зато она создана гениальным мозгом Бюффона, и этого вполне достаточно, чтобы отвергнуть любой факт, каким бы значимым он ни был, как бы он ни был основательно запротоколирован.
– Что бы это могло значить, ваша светлость? Крохотные животные появляются в бараньей подливке даже после кипячения, – спросил Нидхем знатного графа.
Мысли графа Бюффона завертелись в вихре воображения; затем он ответил:
– Вы сделали великое, чрезвычайной важности открытие, отец Нидхем. Случайно обнаружили самый источник жизни. В вашей бараньей подливке заключается, по-видимому, та основная сила, – несомненно, сила, ибо все есть сила, – которая творит жизнь!
– Не назвать ли нам ее «животворящей силой», ваша светлость? – предложил отец Нидхем.
– Удачный термин, – согласился Бюффон и, удалившись в пропитанный ароматами кабинет, начал писать о чудесных свойствах «животворящей силы», производящей крохотных животных из бараньей подливки и отваров из семян.
Вскоре «животворящую силу» упоминали везде и по всякому поводу. Ее обнаруживали повсюду и ею все объясняли. Атеисты подставляли ее на место Бога, а церковники называли ее могущественнейшим божьим орудием. Она стала так же популярна, как уличная песенка или затасканный анекдот, – или как современные обсуждения теории относительности.
Хуже всего было то, что Королевское общество, старавшееся стоять во главе всякого научного движения, уже успело принять Нидхема в свои члены, и Парижская академия наук поступила так же. В это время в Италии Спалланцани метался по своей лаборатории и неистовствовал. Это же самая большая опасность для науки – игнорирование реальных фактов, без которых наука – ничто! Спалланцани был священником, и его вера в Бога не требовала никаких фактов, но ученые ни в коем случае не должны игнорировать его замечательные опыты и установленные им факты!
Но что он мог поделать? Нидхем и Бюффон затопили весь научный мир своими словоизлияниями; они совершенно не считались с доказанными фактами и даже не пытались показать, в чем, по их мнению, ошибка Спалланцани. Спалланцани был смелым и отважным бойцом, но он опровергал противника фактами и опытами, а здесь оказался в густом тумане громких слов и не понимал, против чего ему сражаться. Он кипел гневом и сарказмом и ядовито высмеивал эту чудовищную мистификацию – таинственную «животворящую силу».
«Это есть та самая сила, – лепетал Нидхем, – которая произвела Еву из ребра Адама, и она же позволяет существовать знаменитому дереву-червю в Китае, которое, оставаясь червем в течение зимы, весной чудесным образом преобразуется этой силой в дерево!»
И много другой подобной чуши довелось услышать Спалланцани, пока он наконец не понял, что вся наука о жизни рискует быть поверженной этой пресловутой «животворящей силой», посредством которой Нидхем на глазах у всего мира из червей делает деревья и из мух слонов.
Но тут вдруг Спалланцани посчастливилось получить от Нидхема вполне путную критику одного из его опытов.
«В вашем опыте, – писал итальянцу Нидхем, – дело вовсе не в воде. Дело в том, что вы, прокипятив свои колбы в течение часа, настолько повредили и ослабили животворящую силу, заключенную в семенах, что она стала неспособной создавать крохотных животных».
Именно этого и не хватало Спалланцани; он сразу забыл и о религии, и об аудиториях, переполненных нетерпеливыми студентами, и о прекрасных дамах, которых так любил водить по своему музею. Он закатал свои широкие рукава и погрузился в работу, но не за письменным столом, а за лабораторным, и не с пером в руке, а с колбами, семенами и микроскопами.
4
«Итак, Нидхем утверждает, что жар ослабляет в семенах животворящую силу. Чем он это может доказать? Как возможно увидеть, почувствовать, взвесить или измерить эту «животворящую силу»? Он говорит, что она заключена в семенах. Ладно. Попробуем нагревать одни лишь семена!»
Спалланцани снова достал из шкафа свои колбы и тщательно их вымыл. Затем стал делать отвары из разных сортов семян: из зеленого горошка, бобов, вики и всяких других. Вся его лаборатория буквально утонула в изобилии колб: они громоздились на высоких стеллажах, занимали все столы и стулья, теснились кучами на полу, так что передвигаться было затруднительно.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
