Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Арлин взглянула на Бака, слеза скатилась по ее щеке, сбежала с губы на язык и показалась солоноватой, как моча.
– Прости меня, Бак, но я не могу этого сделать, – сказала она и добавила, что лучше ей перестать ухаживать за ним.
Огорченный, но не удивленный, Бак снова заснул, а Арлин поднялась наверх.
К счастью, в этот день уволили из парфюмерного отдела Далин, младшую из дочерей, и теперь уже она могла присматривать за Баком, а Арлин устроилась в закусочную, и ей уже некогда было заниматься Баком и злиться на него.
Поскольку Бак был опечален, а у Далин оказалось много свободного времени, потребовалось всего лишь несколько минут, чтобы расцвела новая любовь. Через несколько дней Бак обратился с уже известной нам просьбой к Далин:
– Помоги мне. Я так тебя люблю.
Но когда Бак дошел до момента, где Далин надо было умереть, она, как и ее сестра, замерла.
– Извини, Бак, я не могу сделать этого, – промолвила она, добавив, что лучше ей перестать ухаживать за ним. Вновь расстроившись, но ничуть не удивившись, Бак заснул, а Далин направилась наверх.
Надо ли говорить, что история повторилась. Далин устроилась в придорожную забегаловку, а Сирену, среднюю, уволили из отдела в «Вульворте», и теперь настал ее черед заботиться о Баке, который был уже не новинкой в подвале, а обузой – того сорта, какой, скажем, становится для детей собака, когда они спорят, чья очередь ее кормить. Когда же как-то в полдень появилась с обедом Сирена, Бак смог лишь вымолвить:
– Боже, и тебя, девочка, тоже уволили? Неужели ни одна из вас не может удержаться на службе?
Сирену это ничуть не задело.
– Это лишь мелкие приработки, – сказала она. – Я учусь живописи и когда-нибудь стану такой художницей, что сам мистер Лео Кастелли из нью-йорской художественной галерии «Лео Кастелли» пришлет за мной спасательную экспедицию и увезет меня с этого богом забытого астероида. Вот, – она ткнула в грудь Бака тарелку сырого сельдерея с морковкой, – жуй сельдерей и закрой рот. Похоже, тебе не хватает клетчатки.
Итак, если раньше Баку казалось, что он влюблен, то теперь он понял, что это были лишь миражи, а Подлинная его Любовь – Сирена. Затем несколько недель он смаковал свои полчаса, рассказывая Сирене о небе, каким он видел его из космоса, и слушая ее рассказы о том, какими бы она нарисовала планеты, если бы знала, как те выглядят.
– Я покажу тебе небо, а ты поможешь мне покинуть Техлахому – если согласишься поехать со мной, Сирена, любовь моя, – закончил Бак изложение плана побега. А когда Сирена узнала, что ей придется умереть, она просто сказала: «Понимаю».
На следующий день, когда Бак очнулся, Сирена подняла его с кровати и отнесла наверх; по пути он задел ногой старый семейный портрет в раме, и тот упал.
– Не останавливайся, – сказал Бак. – Время уходит.
Был холодный серый день; Сирена по желтой осенней лужайке пронесла Бака в корабль. Внутри, когда они закрыли двери и сели в кресла, Бак из последних сил включил зажигание и поцеловал Сирену. И действительно, любовные волны ее сердца запустили двигатель, корабль взмыл высоко в небо и вышел из гравитационного поля Техлахомы. И перед тем как потерять сознание и умереть из-за отсутствия кислорода, Сирена увидела, как с лица Бака, словно с ящерицы, кусками слезает на приборную доску бледно-зеленая кожа, скрывавшая молодого розовощекого астронавта, а снаружи на черном фоне, заляпанном звездами, словно пролитым молоком, бледно-голубым шариком мерцает Земля.
Между тем внизу на Техлахоме Арлин и Далин, обе вновь уволенные с работы, возвращались домой – как раз когда ракета с их сестрой исчезла в стратосфере, оставив в небе длинную рассеивающуюся белую полосу.
Не в силах войти в дом, они сели на качели, глядя в точку, где исчез корабль, и вслушиваясь в скрип цепей и шум ветра.
– Ты ведь понимаешь, – произнесла Арлин, – что вся эта затея Бака вновь вернуть нас к жизни была говном собачьим.
– Это я знаю, – сказала Далин. – Только это не мешает мне завидовать.
– Не мешает, верно?
И две сестры сидели на качелях дотемна на фоне люминесцирующей Земли, соревнуясь – кто выше раскачается.
Измени свою жизнь
Нам с Клэр так и не удалось влюбиться друг в друга, хотя мы оба очень старались. Такое случается. Как бы там ни было, когда рассказываешь о себе, этот факт – деталь не хуже прочих. С чего начать? Итак, меня зовут Эндрю Палмер, мне почти тридцать, я изучаю языки (моя специальность – японский). Я вырос в большой семье (подробнее об этом позже), родился дистрофиком, кожа да кости.
Тем не менее, вдохновившись отрывком из дневника Энди Уорхолла, где он пишет, что очень огорчился, когда в пятьдесят с лишним лет узнал, что если бы тренировался, то мог бы иметь тело (вообразите – не иметь тела!), – я активно занялся собой. Приступил к нудным упражнениям, в результате чего моя грудная клетка стала похожа на зоб турмана. Так что теперь у меня есть тело – и одной проблемой меньше.
Но зато, как я упоминал, я никогда не влюблялся, и это – проблема. Всякий раз в конце концов мы становились друзьями, и это, скажу вам, отвратительно. Я хочу влюбиться.
По крайней мере, мне так кажется.
Не знаю. Все настолько… запутанно. Ну ладно, ладно, по крайней мере, я признаю, что не хочу прожить жизнь в одиночестве, и чтобы проиллюстрировать это, расскажу вам по секрету одну историю, которой не поделюсь даже с Дегом и Клэр на сегодняшнем пикнике. Она звучит так:
Жил да был молодой человек по имени Эдвард, жил сам по себе и при этом очень достойно. В нем было столько чувства собственного достоинства, что, когда вечером в шесть тридцать он готовил свой одинокий ужин, то всегда украшал его изысканной веточкой петрушки. Именно так, на его взгляд, выглядела петрушка – изысканно. Изысканно и благородно. Он также старался мыть и вытирать посуду сразу по окончании трапезы. Своими трапезами и чистой посудой не гордятся лишь одинокие люди, для Эдварда же это было вопросом чести – пусть ему никто и не нужен, он не собирался быть одиноким. Жить одному, может, и не очень-то весело, зато нет никого, кто бы вас постоянно раздражал.
Однажды Эдвард не стал вытирать посуду, а вместо этого выпил бутылку пива. Так – чтобы только взбодриться. Расслабиться. И вскоре веточки петрушки перестали украшать его ужин, зато появилось пиво. Он нашел для этого предлог. Не помню только какой.
Вскоре ужины стали состоять из готовых замороженных полуфабрикатов, разогретых в микроволновой печи, приветствуемых позвякиванием льда в высоком стакане с виски. Бедный Эдвард был сыт по горло поглощением разогретых полуфабрикатов в одиночестве, и в скором времени их сменила еда из местного магазинчика, где он брал, скажем, буррито с фасолью и мясом, которые запивал польской вишневой настойкой. Он пристрастился к ней летом во время долгой, сонной работы за унылым бесхозным прилавком местного книжного магазинчика имени Энвера Ходжи.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
