Я не знал, будет ли она еще там, когда я приеду домой. Но когда я, закрывшись в своей ванной, закатал рукав, она оказалась там: лежала и ждала, когда ее вернут в колоду, чтобы уйти тем же путем, каким пришла.
– Придется тебе еще подождать, – прошептал я.
Четыре трубы, две дымом вверх, две вниз, изрыгали толстые сине-черные клубы в голубое небо.
Мне вдруг стало стыдно. Я убрал карту.
«Вот это была игра», – вот и все, что Белинда и я говорили потом о той ночи. Наша жизнь шла своим чередом. Выигрывали мы больше, чем проигрывали.
Я обернул карту в прочный прозрачный пластик и хранил ее в бумажнике. Мне не хотелось ее помять. Иногда я вынимал ее, чтобы взглянуть на коренастые кирпичные трубы, но уже через две секунды мне становилось не по себе, и тогда я переворачивал ее и еще несколько секунд разглядывал рубашку.
Мне доводилось играть и супердорогими колодами, и дешевыми пластиковыми, купленными где-нибудь на бензозаправке. Профессиональная колода не должна быть вычурной; поэтому мы предпочитаем рабочих лошадок фирмы «Байсикл», и чем потрепаннее, тем лучше. Бессмысленный орнамент их рубашек не меняется годами. Хотите разнообразия? Пожалуйста, они бывают синие и красные.
Мы как раз играли стандартной красной колодой, когда мне сдали четверку дымоходов.
Я продолжал тренировать пальцы. Слушал истории о скрытых картах. Мое внимание возрастало вдвое, если речь шла о комбинациях с дымоходами. Раньше я никогда не был суеверным, но тут у меня выработалась одна привычка. Мне нравилось чувствовать свою карту кожей. Чтобы она плотно прижималась ко мне во время игры.
Когда мне предстояла серьезная игра с особенно крупными ставками, я вынимал мою четверку из ее футляра – смешанное чувство восторга, удивления, сожаления и облегчения оттого, что она все еще на месте, у меня так никогда и не прошло. Я клал ее на внутреннюю сторону руки за широкую резинку, которую надевал под сорочку чуть выше запястья, в мое зарукавное хранилище. С ней я чувствовал, что удача на моей стороне, – вот как я объяснял себе это.
Некоторые транспортные компании оставляют на своих сухогрузах каюты для пассажиров. Так можно перебраться через Атлантику. До нас дошел слух, что на одном из таких судов играют по-крупному. Разумеется, мы тут же купили билеты. Получилось дорого, хотя путешествовали мы не на круизном лайнере и из своей каюты видели не бассейн с голубой водичкой, а заставленную контейнерами палубу.
Два дня мы сторонились других пассажиров. На третий, как раз перед игрой, я вышел пройтись, когда кто-то хлопнул меня сзади по плечу.
– Эй, парнишка!
– Мордашка!
Я страшно удивился – оказывается, он еще живой! Но он даже почти не изменился.
– Надо было догадаться, что встречу тебя здесь, – сказал он. – Я слежу за твоей карьерой.
Белинде он очень понравился. Он флиртовал с ней напропалую, но никогда не переходил границы. Рассказывал ей красочные истории о нашей первой встрече. Изобразил, какое у меня, по его словам, было лицо, когда мне выпала дама пчел, причем сам даже не позаботился узнать, посвящена она или нет.
Вечером я, как всегда, вложил свою карту в маленький кармашек на запястье и прищелкнул резинкой, прежде чем покрыть ее сорочкой и пиджаком. Все собрались в импровизированном салоне, где пили мохито до захода солнца.
Игроков было семеро. И со всеми, кроме одного, мне уже доводилось сидеть за столом раньше: мир ведь тесен. В этот раз стол со мной, Белиндой и Мордашкой делил программист-маронит, которого я уже раз обставил на игре в свинку; французский издатель, который был однажды моим партнером в сокрушительной партии в бридж; судья из Южной Африки, известный как криббедж-убийца; и сам капитан, самодовольный сморчок в рубахе из синей парчи. Он-то и был новеньким. Но мы понимали, что вся эта затея с картами – его ума дело, а значит, он будет играть по-крупному.
Разумеется, он и выбирал игру. И, разумеется, техасский холдем. Я закатил глаза.
Левантиец оказался слабее, чем я помнил. Судья был осмотрителен, но непредсказуем и умен. Издатель потихоньку наращивал ставки. Мордашка играл в точности как раньше.
Моей главной соперницей была Белинда. Мы с ней рвали друг друга на части.
Капитан вообще почти не умел играть и сам этого не понимал. Он хорохорился. Говорил всем, чья сейчас очередь ходить, чья – делать ставки, подсказывал, кому что нужно выиграть. Все мы тихо его ненавидели. И не посылали его к черту только потому, что это был его корабль, его стол и его затея.
Я играл хорошо, но Белинда играла лучше. И выиграла у меня с двумя парами. В ярости я прокрутил одну из своих карт вокруг костяшек. Программист поднял за меня тост, судья зааплодировал. Белинда мило улыбнулась и без долгих церемоний забрала у меня несколько тысяч долларов.
Была уже глубокая ночь, небо нависло над нами как свинцовый лист. Мы переменили карты. Капитан вынул из ящика новую колоду и перебросил ее Мордашке.
Снова «Байсикл». Красные рубашки. Мордашка вскрыл упаковку и сдал нам по две карманные карты.
Обычно серьезные игроки просто кладут их на стол лицом вниз, но в ту ночь мне хотелось держать свои в руках, как показывают в кино про ковбоев. Пара троек. Неплохое начало.
Все делают ставки – ставят помногу, – никто не выбывает. Мордашка сдает флоп: три общие карты, лицом вверх. Шестерка, десятка, трефовый валет. Хорошее предчувствие сменяется у меня плохим и снова хорошим. Мордашка подмигивает. На этом раунде торговли мы теряем мистера IT. Я вижу его насквозь и потому не удивлен.
Четвертая общая карта, терн. Ну, здравствуйте, Шарлемань: Его Червонное Величество до сих пор скромничал, но вот, наконец, и он. За столом перешептывания и шорох. Белинда тиха, как всегда, когда считает, но в этот раз она даже тише обычного: значит, у нее либо все хорошо, либо все плохо; я решаю, что хорошо. Судья выбывает. Издатель посылает мне воздушный поцелуй и следует за ним.
Мордашка заставляет нас ждать, долго раздувает щеки. Наконец и он присоединяется к выбывшим.
Моя очередь ставить, и, пока я размышляю, глядя на красные рубашки карт моего оппонента, похожие на лодочки без людей, в голову мне вплывает название комбинации, о которой я слышал давным-давно.
Она называется бойлерной: десятка, валет, король, тройка и четверка дымоходов.
Я начинаю думать о возможном выигрыше. О том, что я могу унести с этого стола, кроме денег. И вдруг ловлю себя на том, что с холодным удивлением, почти с усмешкой, думаю: «Так вот он, тот самый случай».
И пока эта мысль проносится в моем мозгу, а руки сохраняют каменную неподвижность в глазах всех смотрящих, мои пальцы невидимо для других отделяют ненужную мне больше вторую тройку и отправляют ее в ад, то есть в мое зарукавное хранилище, где моя краденая карта выползает из-под резинки, потихоньку подвигается к краю рукава и кончикам пальцев, выползает наружу и занимает свое место среди других карт. Все это я проделываю в доли секунды, благодаря одной только ловкости рук, совершенно незаметно для окружающих.
