– Ого, – сказал я. – Это уже вторая…
– А что здесь еще делать? – спросило чадо.
– А вы тоже с ним заряжались? – спросил Симонэ с интересом.
Чадо пренебрежительно фыркнуло.
– Черта с два! Он меня и не заметил. Ведь там была Кайса…
Тут мне пришло в голову, что пора наконец выяснить, парень это или девушка, и я раскинул сеть.
– Значит, вы были в буфетной? – спросил я вкрадчиво.
– Да. А что? Полиция не разрешает?
– Полиция хочет знать, что вы там делали.
– И научный мир тоже, – добавил Симонэ. Кажется, та же мысль пришла в голову и ему.
– Кофе пить полиция разрешает? – осведомилось чадо.
– Да, – ответил я. – А еще что вы там делали?
Вот сейчас… Сейчас она… оно скажет: «Я закусывал» или «закусывала». Не может же оно сказать: «Я закусывало»…
– А ничего, – хладнокровно сказало чадо. – Кофе и пирожки с кремом. Вот и все мои занятия в буфетной.
– Сладкое перед обедом вредно, – с упреком сказал Симонэ. Он был явно разочарован. Я тоже.
– Ну а надираться среди бела дня – это не по мне, – закончило чадо, торжествуя победу. – Пусть этот ваш Хинкус надирается.
– Ладно, – пробормотал я. – Пойду побреюсь.
– Может быть, есть еще вопросы? – спросило чадо нам вслед.
– Да нет, бог с вами, – сказал я.
Хлопнула дверь – чадо удалилось в свой номер.
– Схожу-ка и я перекушу, – сказал Симонэ, останавливаясь возле лестничной площадки. – Пойдемте, инспектор, до обеда еще час с лишним…
– Знаю я, как вы там будете перекусывать, – сказал я. – Ступайте сами, я человек семейный, меня Кайса не интересует.
Симонэ хохотнул и сказал:
– Раз уж вы человек семейный, вы можете мне сказать, парень это или девчонка? Никак не разберу.
– Занимайтесь Кайсой, – сказал я. – Оставьте эту загадку полиции… Скажите лучше, это вы учинили шуточку с душем?
– И не думал, – возразил Симонэ. – Если хотите знать, по-моему, это сам хозяин.
Я пожал плечами, и мы разошлись. Симонэ застучал ботинками по ступенькам, а я направился в свой номер. В тот момент, когда я проходил мимо номера-музея, там послышался треск, что-то с грохотом повалилось, разбилось что-то стеклянное и послышалось недовольное ворчание. Не теряя ни секунды, я рванул дверь, влетел в номер и едва не сшиб с ног самого господина Мозеса. Господин Мозес, высоко задрав одной рукою край ковра, а в другой сжимая свою неизменную кружку, с отвращением глядел на опрокинутую тумбочку и на черепки разбитой вазы.
– Проклятый притон, – прохрипел он при виде меня. – Грязное логово.
– Что вы тут делаете? – спросил я свирепо.
Господин Мозес немедленно взвинтился.
– Что я тут делаю? – взревел он, изо всех сил рванув ковер на себя. При этом он чуть не потерял равновесие и повалил кресло. – Я ищу мерзавца, который шатается по отелю, ворует вещи у порядочных людей, топает по ночам в коридорах и заглядывает в окна к моей жене! Какого дьявола я должен этим заниматься, когда в доме торчит полицейский?
Он отшвырнул ковер и повернулся ко мне. Я даже попятился.
– Может быть, я должен объявить награду? – продолжал он, взвинчивая себя все круче. – Проклятая полиция ведь и пальцем не шевельнет, пока ей не пообещают награду! Извольте, объявляю. Сколько вам нужно, вы, инспектор? Пятьсот? Тысячу? Извольте: полторы тысячи крон тому, кто найдет мои пропавшие золотые часы! Две тысячи крон!
– У вас пропали часы? – спросил я, нахмурившись.
– Да!
– Когда вы обнаружили пропажу?
– Только что!
Шутки кончились. Золотые часы – это вам не войлочные туфли и не занятый привидением душ.
– Когда вы видели их в последний раз?
– Сегодня рано утром.
– Где вы их обычно храните?
– Я не храню часы! Я ими пользуюсь! Они лежали у меня на столе!
Я подумал.
– Советую вам, – сказал я наконец, – написать формальное заявление. Тогда я вызову полицию.
Мозес уставился на меня, и некоторое время мы молчали. Потом он отхлебнул из кружки и сказал:
– На кой черт вам заявление и полиция? Я вовсе не хочу, чтобы мое имя трепали вонючие газетчики. Почему вы не можете заняться этим сами? Я же объявил награду. Хотите задаток?
– Мне неудобно вмешиваться в это дело, – возразил я, пожав плечами. – Я не частный сыщик, я государственный служащий. Существует профессиональная этика, и кроме того…
– Ладно, – сказал он вдруг. – Я подумаю… – Он помолчал. – Может быть, они сами найдутся. Хотелось бы надеяться, что это очередная глупая шутка. Но если часы не найдутся до завтра, утром я напишу вам это заявление.
На том мы и порешили. Мозес пошел к себе, а я – к себе.
Не знаю, что новенького обнаружил Мозес у себя в номере. У меня новенького было полно. Во-первых, на двери косо висел лозунг: «Когда я слышу слово „культура“, я вызываю мою полицию». Лозунг я, конечно, содрал, но это было только начало. Стол в моем номере оказался залит уже застывшим гуммиарабиком – поливали прямо из бутылки, бутылка валялась тут же, – и в центре этой засохшей лужи красовался листок бумаги. Записка. Совершенно дурацкая записка. Корявыми печатными буквами было написано: «Господина инспектора Глебски извещают, что в отеле находится в настоящее время под именем Хинкус опасный гангстер, маньяк и садист, известный в преступных кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному из клиентов отеля. Господина инспектора убедительно просят принять какие-нибудь меры».
Я был до такой степени взбешен и ошарашен, что прочел записку дважды, прежде чем понял ее содержание. Потом я закурил и оглядел номер. Следов, конечно, я никаких не заметил. Я расправил смятый лозунг и сравнил его с запиской. Буквы лозунга были тоже печатные и тоже корявые, но выписаны они были карандашом. Впрочем, с лозунгом и так все было ясно – это была, конечно, чадова работа. Просто шутка. Один из тех дурацких лозунгов, которые французы писали на своей Сорбонне. С запиской же дело обстояло значительно хуже. Мистификатор мог подсунуть записку под дверь, мог воткнуть ее в замочную скважину, просто положить на стол и придавить, например, пепельницей. Нужно быть полным кретином или дикарем, чтобы ради дурацкой шутки загадить такой хороший стол. Кретинов здесь полно, это верно… но не до такой же степени! Я еще раз перечитал записку, изо всех сил затянулся и подошел к окну. Вот тебе и отпуск, подумал я. Вот тебе и долгожданная свобода…
Солнце было уже совсем низко, тень отеля протянулась на добрую сотню метров. На крыше по-прежнему торчал опасный гангстер, маньяк и садист господин Хинкус. Он был один.
