Дело в том, что дядя Илья поначалу гостеприимно позволил ему протереть оптику – он называл ее с уважением полным наименованием: «линза направляющая и преломляющая». Ошалев от радости, Григорий второпях схватил тряпку, за что тотчас же получил по рукам. Тряпкой протирают лишь штормовые стекла, которые защищают линзу от града, снега и птиц, сослепу летящих на свет. Саму же «направляющую и преломляющую» разрешается протирать исключительно замшей!
Сколько раз, стоя в фонаре (подниматься туда нетрудно, лестница невысокая и пологая), Григорий воображал себя командиром корабля.
Ведет корабль ночью, вглядываясь с командирского мостика во мрак. Плывет будто в пещере. Ни луны, ни звезд!
И вдруг раздвинулись впереди камни гранитных стен. Блеснул узенький проблеск света!
Маяк!
Вспыхивает и гаснет зеленый огонек вдали – будто свет настольной лампы под абажуром. Сначала короткий проблеск, потом мрак, опять проблеск и мрак уже почти целую секунду. Световая характеристика «его» маяка!
Сигнальщик докладывает:
«Товарищ командир! Открылся мыс Федора!»
«Штурману нанести наше место на карту!»
Хорошо, если бы еще и Туся стояла рядом с ним на мостике…
Кроме «линзы направляющей и преломляющей», были у дяди Ильи также ревуны. Когда Григорий впервые услышал их, то подумал: стадо коров зашло по брюхо в воду и, вытянув шеи, оглушительно мычит.
Ревуны помогают морякам в плохую видимость. Если наваливает туман или начинает идти снег, люди, застигнутые непогодой в море, откладывают бинокли. Все на корабле превращается в слух.
Тише! Слышите? Издалека сквозь свист ветра и гул волн донесся слабый, прерывистый, очень печальный голос.
Ревуны! Ну, теперь следить с часами в руках! Чья это звуковая характеристика? Две секунды – звук, две – молчание, две – звук, две – молчание, пять – звук, шесть – молчание. Подал весть о себе мыс Федора. Предостерегает: «Я – „Берег“, я – „Берег“, уходите от меня в море!»
И рулевой торопливо отворачивает до тех пор, пока печальный голос не пропадает в шуме волн и ветра.
МОРЕ ВСЕГДА РАЗНОЕ…
Нет, никогда не было скучно Григорию на маяке – даже одному. Он ведь и не оставался один.
Море постоянно было с ним. И оно всегда было разное.
Белый красавец маяк стоял над обрывом, с трех сторон обступало его море, и в течение дня оно много раз менялось на глазах.
Григорий любил встречать рассвет у подножия обрыва.
Тихий шорох – как чьи-то приближающиеся шаги! Это на цыпочках подходит по рассыпающейся гальке новый день.
Появляются на глади вод промоины, сияющие, светлые, напоминающие озера среди лугов. Наклонно, пучком, падают из-за облаков лучи солнца. Когда таких пучков несколько, они выстраиваются в ряд и делаются похожими на индейские вигвамы, освещенные изнутри.
Не отрываясь смотрит вдаль подросток на костылях. Пена прибоя обегает его ноги и концы костылей, уткнувшиеся в гальку.
День начинается неизменно с маленького события – с восхода солнца. И заканчивается тоже событием – заходом солнца.
Облака на закате неотделимы от солнца. Многоярусные, цветные, они громоздятся друг на друга. В узкие прорези пробивается свет. Там, у очага, пируют великаны!
Завороженный этим зрелищем, Григорий присаживается на гальку. Костыли лежат рядом.
Ага! Насытившись, великаны ушли спать. Очаг погас. Но вода еще долго хранит свет солнца. Оно словно бы утонуло и покоится на дне морском. Море
– одна огромная раковина-ропан с перебегающими по ее выпуклой поверхности золотыми блестками.
А за очистившимся от облаков горизонтом поблескивает другая раковина – размером еще больше – небо. И вторая темнее первой, не перламутровая, а розовая…
Однако Григорий любил море и в шторм. Даже еще больше, пожалуй, чем в штиль.
До него долетают соленые брызги! Блаженно улыбаясь, он не вытирает мокрого лица. Зрелище непокорного моря всегда обостряет в нем ожидание счастья.
Часами мог он простаивать на берегу, наслаждаясь картиной надвигающегося шторма. Вот узкая светлая полоса, похожая на меч, вытянулась между небом и землей. Это знак бури. Тучи над светлой полосой густеют, наливаются клубящимся мраком. А море у горизонта, наоборот, белым-бело. Волны, поседев от страха, с развевающимися волосами, стремглав мчатся оттуда к берегу, будто спасаясь от меча, нависшего над ними.
Волны боятся шторма, но и сами они внушают страх. Не издали, а у берега. Тяжко ворочаются здесь, сталкиваясь и громыхая, серые, зеленые, голубые, с белыми прожилками, как гранитные плиты. Это так спрессовал воду шторм, без устали колотя и колотя ею о берег.
Нырнешь – не вынырнешь! Со скрипом сдвинутся плиты над головой, как тогда, при взрыве балаклавской мины, и уже не шевельнуть ни рукой, ни ногой, удушье перехватит горло, перед глазами тьма…
Григорий торопливо отгонял эти мысли, недостойные будущего моряка.
Но разве он все-таки будет моряком?
Брызги не только солоны – они горчат. Сильнее начали давить костыли под мышками. Это Григорий вспомнил о них. Разве возьмут с костылями на корабль?
Ну что ж! Не возьмут – останется на маяке, будет маячником, как дядя Илья. Но никуда не уйдет от моря.
ПРЕДУПРЕЖДАЮЩИЙ КРИК ШТОРМА
Дядя Илья, видно, и сам был не прочь, чтобы Григорий остался служить на маяке.
Впрочем, может, его радовало появление нового свежего слушателя? Ведь он достиг уже того возраста, когда любят в часы досуга наставительно рассказывать свою биографию или просто приводят к случаю разные поучительные факты. На маяке же население маленькое – раз, два и обчелся, со всеми давно уже обо всем переговорено.
Дядя Илья очень большой, массивный. Тельняшка, штопаная-перештопаная, чуть ли не лопается на широченной его груди. Однако говорит он, как кажется Григорию, с преувеличенной вежливостью, произнося «ы» и «у» по-черноморски мягко: вместо «выпить» – «випить», вместо «прошу» – «просю».
Вот и сейчас он решил воспользоваться выдавшейся свободной минуткой, чтобы продолжать «приучать хлопца к делу». Слышно: осыпается земля на спуске под его размашистой боцманской поступью. Значит, сверху увидел Григория и спешит к нему с каким-то новым наставлением.
А тут, как назло, страшно хочется спать.
Блестящие, словно бы отполированные, пологие волны неторопливо изгибаются навстречу. Суетливо бегают рядом рачки-бокоплавы. Вода шелестит у ног, обегая торчащие камни. Отсвечивает на солнце разноцветная крупная галька. Рыболовные крючки, разложенные у воды, ярко сверкают. Глаза слепит, веки все больше тяжелеют, смыкаются…
Но дядя Илья уже тут как тут.
– Морем любуешься? – доносится откуда-то сверху его недовольный голос.
