– Лучше я буду неучем, чем одним из этих вечно голодных студентов, которые попрошайничают ради куска хлеба, а зимой кутаются в лохмотья с барского плеча.
– Позволь напомнить, что ты будешь жить в моем доме, и с тобой будут обращаться как с моим братом, а не слугой.
– Я помню. Не подумай, будто я не благодарен за твое великодушие. Но другие студенты будут знать, что я простолюдин, и обращаться со мной как с прислугой.
Я решил не настаивать, надеясь, что со временем Мигель сам увидит выгоды моего предложения. Без образования его перспективы – несмотря на сиюминутную славу поэта – были призрачными. Я подозревал, что он отказался из-за давления родителей, которые хотели, чтобы он скорее начал зарабатывать и помог залатать многочисленные прорехи в карманах Сервантесов. Я уговорил Мигеля съездить со мной в Алькала-де-Энарес и помочь мне выбрать подходящий дом.
– Неужели тебе не хочется взглянуть на город, где ты появился на свет?
Мигель покинул Алькалу, когда был еще мальчишкой, но неизменно вспоминал о ней с нежностью.
– А на обратном пути мы сможем заехать в Толедо на могилу Гарсиласо. Остановимся у моего деда. Я наконец-то представлю тебя кузине Мерседес…
Я действительно страстно желал познакомить девушку, в которой души не чаял, и лучшего друга. Моя наивность – и привязанность к Мигелю – достигали такой степени, что я опрометчиво добавил:
– Я писал Мерседес о нашей дружбе, и она ответила, что желает тебя увидеть. Мне бы хотелось, чтобы вы стали близки как брат и сестра.
Я привел Мигеля к беломраморному фасаду Университета Сиснероса, надеясь, что друг все же изменит решение и согласится составить мне компанию и в эти университетские годы. Но постепенно двор заполнялся отпрысками благородных семейств, которые приезжали на лекции в темных бархатных плащах и шляпах, украшенных пышными перьями, с кинжалами и шпагами на поясе, верхом на прекрасных скакунах и в сопровождении пажей, камердинеров и лакеев, тут же разбивших на площади импровизированный лагерь. Я понимал, что в эту секунду Мигель сравнивает себя с этими юными щеголями – и испытывает унижение при мысли, что никогда не сможет похвастаться таким же богатством.
Отпрыски знатных фамилий разительно отличались от других студентов, именуемых «трутнями» – capigorristas, которые приходили на лекции пешком и носили скромные накидки и матерчатые шляпы, едва ли способные защитить их от холодного ветра.
Мы провели несколько приятных часов, осматривая великолепные дома Алькалы. Особенно Мигеля восхитила ратуша с витражными окнами в готическом стиле и позолоченным потолком, расписанным мавританскими узорами; монументальная часовня; внутренние дворики с романскими арками и колоннами в окружении высоких кипарисов; а также огромные цветочные сады, отделявшие друг от друга городские здания. Птицы, пившие из мраморных фонтанчиков, то и дело с громким щебетом принимались в них плескаться.
На следующий день мы обошли несколько домов, которые я присмотрел для съема. Затем я настоял, чтобы мы посетили место рождения Мигеля – он упоминал, что это всего в паре шагов от университета. Я слышал от дона Родриго, что в былые, благополучные для семьи времена, когда Сервантесов еще не преследовали неудачи, они жили в прекрасном доме в Алькале. Двухэтажное здание с садиком, в котором поместилось бы несколько розовых кустов, стояло на углу между мавританским и еврейским кварталами. В соседнем доме находилась лечебница, где, как это обычно и бывает в Испании, под одной крышей теснились больные, умирающие и умалишенные. Я ощутил прилив жалости к Мигелю, которому денно и нощно приходилось выслушивать дикие вопли безумцев, стоны прокаженных и горестный плач тех, кто умирал в страданиях. Больница источала такие тлетворные флюиды, что даже меня, стоявшего на улице, затошнило. Непостижимо, как подобное место сумело оставить в ком-то добрые воспоминания.
Мы зашли и в школу, где Мигель выучился читать и писать. Это было крохотное заброшенное здание. Я заглянул через разбитое окно в комнату с низким потолком и стенами, на которых виднелись осколки мавританской плитки. Теперь я куда лучше понимал Мигеля: печальное детство объясняло и извиняло раздражающее честолюбие моего друга.
Мы переночевали неподалеку от университета в таверне, куда студенты приходили выпить. Подавленный Мигель опрокидывал в себя кувшин за кувшином. Мне дважды пришлось удерживать его от драки. Я знал, что буйный нрав рано или поздно доведет его до беды.
* * *
Любовь к кузине Мерседес была самой сокровенной моей тайной. Хотя мы ни разу не заговаривали о своих чувствах, я и без доказательств знал, что моя страсть взаимна. Еще в пору нашего детства все родители, бабушки, дедушки и прочие родственники пришли к соглашению, что мы поженимся, как только я завершу учебу.
Бабушка и дедушка с материнской стороны взяли Мерседес на воспитание, когда она была совсем крохой. Ее мать, тетушка Кармен, умерла в родах, а отец, дон Исидро Флорес, был настолько оглушен потерей жены, что отправился в неприветливые джунгли Нового Света и погиб там в стычке с туземцами.
Мы прибыли в дом деда, когда солнце еще только подбиралось к зениту. Я сгорал от нетерпения увидеть Мерседес. Слуга отвел Мигеля в комнату для гостей, чтобы он мог смыть дорожную пыль. Я только протер лицо мокрой тряпицей, причесался, отряхнул рукава камзола, счистил грязь с сапог – и в таком виде постучался в комнату кузины. Она знала о моем приезде и ждала меня. Дверь открыла Леонела – няня, прислуживавшая ей с рождения. Едва завидев меня, сестра вскочила из-за письменного стола и бросилась навстречу. Мы заключили друг друга в нежные объятия. Когда Леонела вышла, я расцеловал Мерседес в гладкие румяные щеки, пахнущие жасмином.
Она увлекла меня на подушки у окна, за которым простирался фруктовый сад. Светлые волосы кузины были спрятаны под покрывалом, но несколько упрямых локонов выскользнули из-под ткани и теперь мерцали у висков, точно золотые нити.
– Ты нашел дом в Алькале? Я слышала, ты хочешь там поселиться…
Волнение, охватившее меня от близости кузины, было настолько сильным, что я с трудом понимал, о чем она говорит. Внезапно по ее лицу скользнула легкая тень.
– Надеюсь, ты не сочтешь меня излишне самонадеянной, если я признаюсь, что тоже хотела бы учиться в университете… – Но прежде, чем я успел вставить хоть слово, она сменила тон: – А ты надолго приехал?
Я взял в ладони ее прохладную руку и принялся рассматривать тонкие пальцы.
– Я обещал родителям Мигеля, что мы вернемся в Мадрид завтра утром. К тому же мне надо на занятия. Но обещаю, скоро я приеду снова и тогда останусь на несколько дней.
Мерседес опустила глаза и улыбнулась.
Бабушка Асусена устроила в мою честь роскошный обед. Я обнаружил на столе все свои любимые блюда: куропатку, тушенную с турецким горохом, жареную ножку ягненка, вяленый окорок – хамон серрано, начиненную грибами форель, фруктовый салат, миндаль, перепелиные яйца, а также вазочку с оливками, несколько сортов сыра и воздушные медовые турроны. Это великолепие мы запивали зрелыми винами с семейных виноградников возле Толедо. Все время ужина Мерседес являла собой образец учтивости, изящества и благородства. Скромно потупленный взгляд поднимался только тогда, когда к ней обращались дедушка с бабушкой или я.
