Долгое время жрецы Арионна и Асса совместными усилиями боролись с протокреаторианцами. Их бросали в тюрьмы, жгли на кострах, травили дикими зверьми. Кстати, сам Ирвин окончил свои дни также весьма печально – он читал свою проповедь на площади Примирения в Кинае, где рядом, напротив друг друга стояли сразу два храма – и башня Арионна, и храм Асса. Кстати, и по сей день это – единственное место на всей Паэтте, где храмы двух богов соседствуют между собой. Так вот, во время проповеди разъярённая толпа прихожан сразу обоих храмов накинулась на несчастного Ирвина, и он был буквально разорван на мелкие кусочки. Городская стража нашла лишь несколько фрагментов тела и огромную лужу крови.
И вот подобные ужасы продолжались, пока около восьмисот лет назад, в 927 году от смены эпох, дюк Кидуи Эйнин II Корский своим эдиктом не признал протокреаторианство культом, официально справляемым и признанным в государстве Кидуа. Вскоре за вольнодумной Кидуей, Первосоздателя признали и в Пунте и Палатие. Ну а дальше уж Латион, правители которого всегда мнили себя просвещёнными, объявил протокреаторианство равноправным по отношению к культам Арионна и Асса. Не все были этим довольны, конечно, но как-то свыклись со временем. Хотя и по сей день и адепты Арионна, и адепты Асса воротят носы от последователей Ирвина Кинайского. Адепт Арионна скорей побратается с адептом Асса (кстати, это и не редкость, ведь есть даже семьи, где муж и жена принадлежат разным храмам), но ни один из них никогда не признает Первосоздателя.
– А ты сама? – полюбопытствовал Бин. – Ты несколько раз упоминала Арионна. Значит, ты – арионнитка? Лично я и вся моя семья – арионниты.
– Нет, Бин, я не арионнитка. И не ассианка. Мой род, как и большинство лирр, принадлежат к протокреаторианству. Так что – видишь – у тебя появился первый знакомец-протокреаторианец, – улыбнулась Мэйлинн.
– Ну… Я… Вообще-то, мне совершенно всё равно, к какому храму ты принадлежишь, – поначалу несколько стушевавшись, ответил Бин. – Я считаю, что вера – личное дело каждого. Тем более, ты столько всего знаешь, и твоя вера, уж конечно, куда осмысленней моей. Мне-то просто в детстве матушка сказала, что все добрые люди верят в Арионна.
– Ты молодец, Бин! – искренне похвалила его лирра. – Я не перестаю тебе удивляться. Побольше бы таких людей!
– Так почему ты всегда поминаешь Арионна, а не Первосоздателя? – недоумевал Бин.
– Ну это уже вопрос скорее не религиозный, а философский, или даже мировоззренческий. Я верю, что бог – един, но некоторые Его проявления мне не нравятся. И если Он одной рукой созидает, а другой разрушает, я буду благословлять Его первую руку и проклинать вторую, пусть даже умом я и понимаю, что вторая рука действует во благо Сферы. Поэтому я почитаю Первосоздателя-Арионна, и стараюсь не думать о Первосоздателе-Ассе.
– Ну вот видишь! Об этом я и говорил! – воскликнул Бин. – Я хочу тоже узнать об этом как можно больше, чтобы в один прекрасный день тоже осмысленно принять веру в одного из богов!
– Ну ты уже встал на этот путь сегодня. Осталось только следовать по нему.
– Ну тогда я хотел бы задать ещё один вопрос. Вот у нас сейчас 1711 год от смены эпох. А я вот никогда не понимал – что это за эпохи, и как они сменяются…
– Ну, благодарение Арионну, я и тут могу тебя просветить, – шутливо поклонилась Мэйлинн.
– Благодарю, достопочтенная госпожа, – вернул такой же поклон Бин, не забыв расшаркаться босой ногой по пыльной дороге.
Мэйлинн фыркнула в кулачок, но затем продолжила уже более серьёзным тоном:
– Считается, что перед исчезновением Неведомый запечатал Сферу двадцатью четырьмя Рунами, которые должны были до срока сдерживать Хаос в разумных пределах. Каждые четыре тысячи лет одна из Рун сгорает, и путы Хаоса слабеют. Богословы утверждают, что когда Рун не останется вовсе, или останется слишком мало, чтобы сдерживать Хаос, как раз и случится Последняя битва Арионна и Асса. Вот мы и отсчитываем эпохи каждой из двадцати четырёх Рун. Я не стану перечислять тебе их все, хотя нас в Наэлирро заставляли заучивать их наизусть. Скажу только, что мы живём в эпоху Руны Кветь, и длится она, как ты понял, уже тысячу семьсот одиннадцать лет. Соответственно, чуть больше, чем через две тысячи лет сгорит и эта Руна, и начнётся следующая эпоха.
– А много там ещё осталось этих Рун? – поинтересовался Бин. – Не то, чтобы я планирую жить больше двух тысяч лет, но всё же приятно было бы осознавать, что миру пока ничто не угрожает.
– На этот счёт можешь не беспокоиться, – засмеялась лирра. – Кветь –всего лишь шестая Руна. Так что ближайшие сорок тысяч лет ты можешь вообще ни о чём не волноваться.
– Но ведь с каждой снятой печатью Хаос будет становиться всё сильнее? – заметил Бин.
– Думаю, что так. Он и так уже усилился, и это становится заметно, если знать, куда смотреть, – мрачно проговорила Мэйлинн.
– Например?
– Ну вот, судя по летописям, в прошлую эпоху продолжительность жизни лирр (обычных, не магинь) была свыше двухсот лет. Сейчас мы в среднем доживаем лишь до ста пятидесяти. Может быть, к двадцатой Руне жизнь в нашем мире вообще выродится, и лирры потеряют способность говорить, и будут жить двадцать-тридцать лет. И вполне возможно, что в первую эпоху лирры могли жить полтысячи лет и больше. Сейчас это доступно лишь магиням.
– Что, магини живут гораздо дольше обычных лирр?
– Конечно. Даже магиня небольшой силы, такая, как моя подруга Олива, например, и то проживёт лет триста. А вот Дайтелла – помнишь, я о ней говорила? – вышла из ворот Наэлирро в первый год эпохи Кветь.
– Так ей что – почти две тысячи лет? – поразился Бин.
– Да. Причём я не удивлюсь, если она доживёт и до следующей эпохи. Вообще, говорят, что самые сильные маги у всех рас появляются именно на стыке эпох. Так что пусть тебя это не удивляет.
– Вообще меня больше удивляет другое. Как можно прожить две тысячи лет, не имея возможности даже моргнуть? – Бин казался поражённым до глубины души.
– Тебе сложно об этом судить. Она – существо совсем другого плана. Можно сказать, что она уже не лирра. Наши радости и насущные проблемы кажутся ей бликами на росистой траве. И поверь, если бы она когда-нибудь снизошла до того, чтобы хотя бы мгновение подумать о тебе, она была бы удивлена не меньше твоего тем, как можно жить, не имея в себе ни капли магии. Для неё твоя жизнь будет казаться пустой, бесцветной и мимолётной как жизнь бабочки-однодневки.
– Возможно, ты права, – медленно проговорил Бин, хотя было видно, что его уязвили слова лирры. Он вдруг подумал, что когда он, Бин, умрёт, будучи глубоким шестидесятилетним старцем, Мэйлинн будет выглядеть немногим старше, чем она выглядит сейчас, и перед нею будет ещё целая Бинова жизнь, а то и несколько, учитывая, что она всё-таки не простая лирра.
– Ну что, у тебя есть ещё вопросы, о мой ученик? – Мэйлинн, вероятно, почувствовала, что задела Бина и решила шуткой сгладить этот острый угол.
